Вероника Иванова - Узкие улочки жизни Страница 73

— Фроляйн Цилинска станет хорошим сьюпом.

— Вот-вот! — Грюнберг энергично кивнул. — Ключевое слово «станет». Вопрос, так сказать, далёкого будущего, а живём-то мы в настоящем! Неужели твоих мозгов не хватает на понимание этой простейшей из истин?

Обижаться на «блюстителя чистоты и нравственности» можно было только по первому, свеженькому впечатлению от знакомства, пока не становилось ясно, что он не делает исключения ни для кого, и даже с патриархами Коллегии разговаривает в том же высокомерно-наставительном тоне. Я и не обиделся. За себя. А вот за Еву...

— Ты не веришь в её способности?

Ханс упёр затылок в стену и издал долгий протяжный то ли всхлип, то ли вой:

— Да причём тут... Считаешь, я нарочно выбрал ту пикантную рекламу?

— Скажешь, нет?

— Не скажу. Но я преследовал совсем иную цель, чем видится тебе. «Не смогла ответить... воспитание не позволило...» Чушь! Медиумы стоят в стороне от морали, и ты прекрасно это знаешь. Почему же воспитание стыдливо молчит, когда девица посещает чужие головы?

Прав, чертяка. Все мы лезем плохо вымытыми руками в хрупкое, как первый ледок, человеческое сознание, копаемся там, безжалостно выдёргиваем то, что потребуется и не чувствуем ни малейших угрызений совести.

— Она привыкнет. Или научится.

Грюнберг покачал головой:

— Ошибаешься. Хочешь объясню, почему?

Ну, раз уж ко мне снизошли, грех не воспользоваться случаем:

— Буду признателен.

— Учти, я разжёвываю всё это только потому, что некоторые вещи ты не способен понять самостоятельно. Если провести аналогию, можно сказать, у тебя нет базиса для перевода с одного языка на другой. И не будет. Природный медиум рождается со своим даром, Джек. Да, сначала он проявляется слабо, а может и вообще не давать о себе знать до определённого возраста, но всё равно: на протяжении долгого времени мы подсознательно привыкаем к своим способностям. И как правило, начинаем читать чужие мысли раньше, чем понимаем, что именно делаем. Обычно полное осознание наступает в период от двенадцати до четырнадцати лет, но у отдельных «талантов» и гораздо раньше. И вот тогда происходит что-то вроде ломки, во время которой происходит своеобразный естественный отбор: часть медиумов навсегда связывает чтение мыслей с сильнейшим страхом, а часть — с чувством безраздельной власти. Как можно догадаться, и первые, и вторые не годятся для нормальной работы.

— Какое же место ты отводишь Еве?

— Может, дослушаешь сначала? — огрызнулся Ханс. — Параллельно с осознанием происходит и психологическое принятие дара. То есть, либо ты привыкаешь к мысли о том, что твои действия по определению аморальны, либо...

— Теряешь внутреннюю свободу.

— Ну, не так категорично, но в целом, вывод верный.

Любопытненько. Передо мной подобной проблемы не стояло, потому что я изначально планировал использовать открывающиеся возможности для работы. Выражаясь пафосно, для служения обществу. А что должен был чувствовать подросток, например, воспитанный в строгих правилах и вдруг осознавший, что постоянно совершает преступление против неприкосновенности чужих мыслей? Глубокий шок, самое меньшее. И далее, конечно, встаёт нелёгкий выбор: постараться подавить свои способности, а если не получится, тщательно скрывать. Или, ударившись в другую крайность, пользоваться ими, наплевав на моральную подоплёку происходящего.

Если упростить окончательно, медиум может либо принимать свою исключительность, как данность, либо стыдиться её. А в случае Евы...

— Значит, то, что девушка не смогла произнести несколько слов, свидетельствует о её зажатости?

Меня удостоили ещё одного хлопка:

— Бинго!

— Кстати, твоя ассистентка тоже не решилась повторить текст. Видимо, её ты экзаменовал другими способами?

— Другими, не другими... — Грюнберг провёл ладонью по стене, посмотрел на покрывший кожу беловатый налёт и скривился, но отряхивать пиджак не стал. — Провалить можно кого угодно, было бы желание.

— А самый страшный грех фроляйн Цилински, конечно же, состоит том, что её курировал я?

Ханс довольно улыбнулся:

— Вот видишь, какой ты сообразительный! Не жди, извиняться не буду. Выдастся удобный случай, снова сделаю то же самое. И ещё, Джек.

Тут он сделал внушительную паузу, глядя мне прямо в глаза.

— Пойми, наконец: ВСЕ не могут быть Избранными.

— О чём ты? — удивлённо переспросил я, действительно пребывая в некотором ступоре от услышанного.

— Неужели требуется дополнительное разъяснение?

Представь себе, требуется. Потому что фразу Грюнберга можно понять, например, так:

— Дали о себе знать твои нацистские предки?

Ханс удручённо качнул головой:

— Это твоя больная тема, да?

Не моя. Мамина. Хотя Дагмара никогда не рассказывала мне о моих родственниках по материнской линии и их жизненных путях, любые упоминания событий последней войны заставляли черты решительного лица напряжённо каменеть. А я вполне солидарен с мамой в её чувствах. Вернее, по привычке вскидываюсь, стоит только кому-то задеть струны старых воспоминаний.

— Посмотри на мир, Джек. Он эволюционирует, какие-то виды животных продолжают существование многие века, какие-то исчезают полностью. То же происходит и с целыми человеческими нациями. Это законы природы, а не моя прихоть.

— Выживет сильнейший?

— Не обязательно. Выживет достойнейший, причём, спеша предупредить очередную вспышку твоего рыцарского рвения, уточняю: достойность эта будет определяться вовсе не нами, а...

— Высшими силами?

Грюнберг переступил, перенося вес тела на другую ногу.

— Может быть. Хотя, я бы их так не называл. Скорее, «имеющие возможность влиять». Улавливаешь ключевое слово?

Он меня доведёт своей привычкой вынуждать всех собеседников искать расставленные в многозначительных фразах акценты!

— Возможность?

— Нет. «Имеющие», вот что самое главное.

— Но тот, кто располагает могуществом, не удержится, чтобы не испробовать его в деле.

— В яблочко! Только в соседнее, — торжествующе хохотнул Грюнберг. — Не может удержаться от соблазна только тот, кто не пробовал соблазн на вкус. А мне думается, наш мир уже достаточно стар и мудр, по крайней мере, для того, чтобы не устраивать потоп, когда нужно полить грядку.

Может быть, он и прав, надменный зануда Ханс. Но мне всё ещё хочется верить в благодать, доступную всем. Каждому.

— Значит, в светлое будущее доберутся не все?

— Увы. И первыми, кто сойдёт с дистанции, будут рыцари в сверкающих доспехах. Такие, как ты, Джек.