Сергей Смирнов - Дети выживших Страница 73

Арманатта должна спать до рассвета.

Арманатта спит.

Вся, кроме Ар-Угая.

Ар-Угай не спит уже много ночей.

Он давно сменил лисью шапку, так пугавшую врагов, на мягкую алую шапочку с золотой каймой. Толстый стеганый халат — на невесомый шелковый, а от кожаных жилета и штанов, на которые нашивались стальные вороненые пластины, и вовсе отказался.

Кого бояться ему здесь, в его собственном городе?

Правда, под тонким шелком он носил кольчугу, изготовленную мастерами Айда. Тонкая, из закаленных колечек из особого сплава, она была легкой и незаметной под шелком.

Но не личная безопасность тревожила покой Ар-Угая. Он чувствовал опасность, как чувствует ее степной зверь. Он недаром происходил из рода лисы.

Ночью, когда запирались главные ворота дома и ворота заднего двора, он, не зажигая света, выходил на галерею, и стоял, глядя на город, или прохаживался, когда какая — то особенно неприятная мысль срывала его с места.

Первой мыслью была: Тухта — предатель. Он переметнулся к Хумбабе, или Камде, и тогда заговор становится таким широким, что Ар-Угаю в одиночку с ним не справиться.

Вторая: кто убил Верную Собаку и как это произошло?

Ар-Угай уже посылал верного человека из отряда Хуараго с дознанием. Человек вернулся, рассказывая чудеса: мумия встала из гроба и поразила Верную Собаку. Призрак возник в гробнице, и никто не смог ему помешать.

Ар-Угай хотел казнить этого человека, но человек и так боялся участи Хуараго. Ар-Угай наградил его и велел оставаться при дворе. Но полагаться на него было нельзя. Его глазами глядел сам Хуараго, истекавший кровью и захлебывавшийся кровавой пеной, когда его пытали здесь, в хлеву заднего двора.

В отряде Хуараго было несколько человек, которых он засылал к Камде, Каран-Гу, или в Тауатту. Но теперь все они узнали, что такое страх, и ни один не способен был заменить предводителя.

Но особенно нетерпимой для Ар-Угая была мысль о позоре, пережитом в спальне Айгуз. Ничтожный раб Сейр — кем бы он ни был, — осмелился поднять на него руку в присутствии Айгуз, мало того, он вывел его из спальни как жалкого и неумелого насильника!

Да если бы Ар-Угай захотел, — Айгуз сама приползла бы к нему в спальню, умоляя взять ее! Она ведь знает, в чьих руках сейчас находится жизнь ее сына, его будущее!..

Но Ар-Угай поступил необдуманно, понадеявшись на свою удачливость, на неожиданность, на свою силу и красоту.

Впрочем, дело не в красоте. Тысячи женщин между Западом и Востоком сочли бы за великую честь хотя бы на одну ночь разделить ложе с ним, Ар-Угаем, самым влиятельным человеком на обитаемой земле.

Ар-Угай в бешенстве пнул легкую ажурную стойку перил, едва не выбив ее, и почти бегом устремился по галерее.

Только этот бесцельный еженощный бег и успокаивал его. Хоть немного — так, что Ар-Угай хотя бы под утро мог забыться тяжелым, как беспамятство, сном.

И была еще одна тайна.

Он по-прежнему иногда спал на крыше. Нет, не спал — сторожил.

И если видел застывшую, как изваяние, фигуру Айгуз неподалеку, на краю другой крыши, — сердце его замирало и разрывалось от неведомого сладкого унижения и тоски.

И в одну из ночей — тихую, как могила — когда Ар-Угай, выбравшись на крышу, готовился прилечь, ожидая, когда нежный утренний свет зальет окрестности и появится та, кого он и ждал, и ненавидел, — случилось.

Он взглянул на звезды, которые были здесь, на крыше, почему-то очень близки, так что ему казалось, что он может поговорить с ними и передать то, что он чувствует, немым и безликим горам, наклонившимся к вечно пылающему рву, — что-то тугое и безжалостное перехватило его горло.

Его ударили под колени и он упал, но не на жесткую крышу, выстланную камнем, а на развернутую мягкую кошму.

Кошма полезла в рот и в нос, от нее разило конской мочой и потом, но Ар-Угай не сумел ни крикнуть, ни шевельнуться: ремни плотно перетянули его, так плотно, что он потерял возможность дышать. В последний момент у него мелькнула нелепая мысль, что это Сейр похищает его — по приказу Айгуз. И скоро, совсем скоро…

Но скоро, совсем скоро в глаза ему ударил не нежный розовый свет, и лица его коснулись не белые пальцы Айгуз.

Он лежал на одноосной повозке, и повозка, казалось ему, летела по темной степи. От тряски узлы на ремнях ослабли, и Ар-Угай получил возможность вздохнуть, — хотя вздох принес ему больше боли, чем облегчения. Краем глаза — тем, который был свободен от вонючей кошмы, — он увидел спины всадников, но было слишком темно, чтобы разглядеть их. Он напрягся, пытаясь набрать в грудь воздуха, чтобы крикнуть:

— Остановитесь, собаки!..

Но движение принесло такую боль, что он застонал из последних сил, выдавив из себя вместо приказа нелепый бессмысленный хрип, — и снова провалился в черную, беззвучную, беззвездную вечную степь. В ту степь, куда рано или поздно уходит каждый. В одиночестве. Лишь оборачиваясь на свет далеких костров.

У одного из костров ночной дозор окликнул их:

— Эй-бой! Кто ночью в степи?

Тухта ответил, как отвечал всегда:

— Тухта идет.

Дозорный поднялся от костра, приложил ладонь к глазам; на запястье болталась камча:

— Тухта! Ар-Угай искал тебя!

— Ар-Угай нашел меня, — ответил Тухта, засмеялся и пришпорил коня.

Отсутствие Ар-Угая заметили не сразу. Его странности и склонность к одиноким прогулкам были известны, и лишь в полдень в Арманатте возникло что-то вроде тревоге. По старшинству командовать теперь должен был Шаат-туур, и он, выслушав кровников и слуг Ар-Угая, а также испуганных стражников и дозорных, с неохотой признал, что надо ехать к Айгуз и держать с ней совет.

Во дворце Айгуз смятение началось с самого утра, когда соглядатай Бараслана доложил, что Ар-Угай не ночевал дома, а конь его стоит в стойле, расседланный, и конюхи со слугами спят.

— Сейчас самое время исчезнуть из Арманатты, — сказал Бараслан, когда все собрались на верхнем этаже дома Айгуз.

Сейр с сомнением покачал головой, а Домелла спросила:

— А может быть, самое время остаться?

— Объясни свои слова, — попросил Сейр.

— Самое время, — Домелла поднялась и прошла к окну, встав так, что солнце освещало ее сзади и тень скрывала вспыхнувшее лицо, — Собрать расколовшееся государство. Власть, которую вырвали у Ар-Угая, передать законному каану — моему сыну.

Сейр зорко взглянул на нее. Сказал без выражения, но твердо и веско, как говорил всегда:

— Не собрать развалившуюся страну, как не собрать разбитый кувшин из осколков.