Дмитрий Туманов - Следствие считать открытым Страница 74

— А что же вы? Неужели вы ничего не предприняли, когда у вас украли ваше имя?

— Совершенно ничего. Мне теперь все равно, я уже давно отошел от их пошлых интрижек и непрестанной грызни за власть. Зимой мне приходится жить в Травинкалисе, но, как только тают снега, я сразу ухожу из города отшельничать — сочинять новые песни, вспоминать прекрасные моменты жизни и купаться в мечтах нереальности. В нынешнем году у меня квартирант появился, тоже, кстати, ваш соотечественник. Он в холмы за дровами ушел — на терновых ветках каши не сваришь. А вот, между прочим, и он — сам сюда ползет и дрова с собой несет.

В терновнике раздался такой мощный треск, словно в кусты с ходу вломился матерый вепрь-секач.

— Говорил я ему: кусты сами откроются, если зайти правильно. Нет ведь, лезет напролом, дурная башка, исколется весь, изворчится и мне потом настроение испортит и вдохновение отобьет, — скорбно вздохнул Лорриниан и, склонив голову, укоризненно уставился в сторону приближающегося треска.

На полянку вывалился коренастый, широкоплечий «лесоруб», тащивший поленницу размером больше себя самого. Выглядел он по меньшей мере странно — ну кто в здравом уме пойдет рубить дрова, надев кольчугу, шлем и увешавшись оружием с головы до пят. Я за всю свою жизнь встречал лишь одного такого любителя оружия. Других таких фанатиков в природе нет. Это был он — сержант Миррон, мой сержант.

В памятное военное время толпу фаценских рекрутов, и меня среди прочих, пригнали в учебный лагерь под Травинкалисом, где формировались новые отряды. Нас выстроили в неровную шеренгу, и сержант Миррон, которому предстояло пополнить свой поредевший отряд новобранцами, прохаживался вдоль строя и ворчал что-то про дохляков и недокормышей. Когда он проходил мимо меня, я сдуру спросил, как скоро мы попадем на фронт. Ответом был мощный удар в ухо, сбивший меня с ног.

«Запомните, недоноски! Правило номер один: при обращении к старшему по чину испрашивать разрешение на обращение! А теперь правило номер два!.. — С этими словами последовал удар в другое ухо, но я ухитрился уклониться, и кулак впечатался в скулу хихикающего соседа справа. — …Умереть вы всегда успеете! Вопрос в другом — будет ли кому-то от этого польза?!»

Так или иначе, меня Миррон запомнил, и когда молодняк распределяли по отрядам, выбрал меня первым. Целый месяц он нас гонял до седьмого пота, до последних сил, жестоко пресекая попытки недовольства. Потом дотошно обучал диверсионному делу и рейдерскому духу. Все соки из нас выжал, но затем, во время вылазок во вражеский тыл, наш отряд практически не нес потерь, тогда как многие другие и вовсе не возвращались. Для нас, молодых солдат, вырванных из родительского дома, Миррон стал вторым отцом, а для кого-то даже заменил его. Во время ночевок в темном лесу, без костра, под холодным моросящим дождем, когда остальные бойцы дрыхли без задних ног от усталости, мы с сержантом сидели в кустах и под шелест листвы тихо разговаривали — просто так, ни о чем, чтобы снять постоянное боевое напряжение. Иногда беседы сводились к теме жизни и смерти, и тогда Миррон заканчивал разговор словами: «Все мы умрем, кто-то раньше, кто-то позже. Вопрос в другом — насколько достойна будет твоя смерть для тебя самого?»

На этот вопрос я не могу ответить до сих пор. Фактически пятнадцать лет я считал себя единственным уцелевшим бойцом отряда. За неделю до прорыва фронта на Овечьем броде, во время нападения на данийский обоз, я получил стрелу в предплечье — за несколько секунд до рейдерского налета встревоженный обозный возница, такой же молодой сопляк, как и я, разрядил свой арбалет в ближайшие кусты, наверняка не зная, есть ли там вообще кто-нибудь.

Обоз впоследствии был уничтожен, при этом более никто из наших даже царапины не получил. Меня такая досада взяла, да и рука висела как плеть — видимо, нерв задело. Она и по сию пору, бывает, начинает неметь ни с того ни с сего — может, из-за сырости или плохой погоды… Помню, тогда я, отправляясь с госпиталем в тыл, был сильно уязвлен, что лавры победителя мне не достанутся. Да-да, я на полном серьезе верил в нашу победу и только потом, наслушавшись рассказов от других раненых, понял, насколько плохи были наши дела. Империя доживала последние дни.

А Миррона я считал погибшим — по достоверным слухам, в ночь данийского прорыва через брод его отряд не успел отступить за реку, был окружен на берегу и перебит весь, до единого бойца. Значит, не весь, если только не свершилось чудо и сержант не восстал из мертвых. Сейчас он стоял, смотрел на меня и усердно ворочал мозгами, пытаясь вспомнить, где и когда он видел это лицо.

— Валиен? — тихо прошептал он, еще не веря до конца в свою догадку. Я улыбнулся и утвердительно кивнул в ответ. — Ва-алиен!!! — заорал осчастливленный Миррон, бросил все и стиснул меня в медвежьих объятиях. — Живой, и рука на месте! А морда-то как расползлась, ого-го! Ах да, тебе сколько лет-то сейчас, тридцать? Больше?

— Тридцать два.

— Совсем взрослый мальчик! А я, грешным делом, думал — ты давно уже на Небесах! Данийцы после прорыва большой госпитальный обоз разгромили, а всех раненых в расход пустили. Стало быть, тебя там не было. Ну, именем Света, есть кому за славное дело постоять, два диверсанта — страшная сила супротив врага!

— Миррон… Война кончилась четырнадцать лет назад. Империи больше нет. Я не понимаю тебя.

— Ты в корне неправ. Империя существует, пока ее последний солдат не погибнет в бою. Война продолжается — война до победного конца!

— Ты… Ты воевал все это время? В одиночку?! — Были и другие, но с каждым годом их становилось все меньше и меньше. Последние два года мой диверсионный отряд состоит из одного человека — меня самого. — Зачем тебе это? Настолько бессмысленно и бесполезно…

— Моя семья — мой отряд — все погибли в неравном бою с врагами. Я бросился с обрыва, надеясь сломать себе шею, но упал в воду и выплыл — жить захотелось. Лучше бы я умер тогда, вместе со своей душой. Внутри меня осталась только пустота, пронизанная местью, и потому я буду мстить убийцам, пока жив. И еще: я хоть фаценец по происхождению, но родился в Травинате, и эта страна стала моей родиной. Сейчас моя родина стонет под удушающим гнетом оккупантов. Города и села в руинах, поля зарастают сорняком, полтора десятка лет захватчики творят беспредел на этой земле, но рано или поздно всему приходит конец.

— Так при чем же тут Империя? Что, под имперским владычеством лучше жилось?! Забыл про охоту на иноверцев?! Забыл про продразверстку и всеобщую мобилизацию? Забыл, как имперцы гнали необученную молодежь гуртом на врага, чтобы продержаться еще месяц-другой?! Нет, ты и в самом деле свихнувшийся фанатик!