Ольга Романовская - Песочные часы Страница 75

В сердцах пнув остатки многострадального столика, он резким движением вогнал шпагу обратно в ножны, вплотную подошёл ко мне и рывком, за шкирку, поднял на ноги.

— Я не изменяла вам, клянусь, вы всё не так поняли! — всхлипнув, закрыв лицо руками, выпалила я. — Тот человек — не мой любовник, он просто спас меня, сжалился и проводил до дома…

Хозяин отпустил меня, одарив тяжёлым взглядом:

— Боги сурово карают за лживые клятвы, подумай об этом. Ты трясёшься от страха, ты где-то провела целых четыре часа, вернулась затемно, в сопровождении мужчины — и пытаешься убедить меня, что я идиот? Говори! Обещаю, что не убью. Тебя, не его.

— Когда вы отослали меня домой, я сюда не вернулась…

— Знаю, — глухо отозвался норн, положив мне руку на шею. Как-то не верилось, что, признайся я в измене, он не задушит меня — слишком удобно лежат пальцы.

— Мне было так плохо после той мерзости. Хотелось побыть в одиночестве. Я бродила по городу, посидела немного в Саду трёх стихий, потом, когда снег усилился, решила дойти до городской стены…

Я почувствовала, как дрогнули и сползли его пальцы. Выражение лица тоже изменилось — с него исчезла гримаса ярости, вновь на миг промелькнуло беспокойство. Неужели решил, что я собиралась покончить жизнь самоубийством? Судя по всему, да. Значит, полагал, что были причины, иначе бы даже не подумал об этом.

— Потом… Там был тёмный переулок, я их не заметила… У обоих ножи. Они хотели меня убить, но сначала ограбить и… Я закричала, один из них ударил меня… Тот человек спас меня, если бы не он, я бы была мертва. А потом предложил проводить до дома. Я была так напугана, я не подумала, что вам это может не понравиться, иначе бы я…

Я хотела ещё что-то сказать, как-то оправдаться, но он приложил палец к моим губам, притянул к себе, обнял и ласково провёл ладонью по волосам.

— Тебе больно? Где? Куда они тебя ударили? Иалей, почему ты мне сразу не сказала? Нет, не так — почему я отпустил тебя одну, больше никогда, слышишь?! Тихо, тихо, успокойся, Змейка, я верю.

Отпустив, хозяин начал меня осматривать, стискивая зубы при виде каждого синяка, погребая под пучиной беспокойных, торопливых расспросов. Волнение было искренним — он действительно за меня испугался, порывался тут же послать за врачом и лично оторвать голову посланным на розыски слугам — за то, что плохо искали. И не уберегли.

Разумеется, судьба разбойников интересовала норна больше всего. Судя по всему, уцелевшего ждала мучительная смерть, простым повешеньем он не отделается.

А потом хозяин снова привлёк к себе, провёл рукой по щеке и поцеловал. За первым поцелуем последовал второй, третий — целая череда поцелуев, покрывшая каждый дюйм моей оголённой кожи. Особенно бережно он целовал синяки, виня себя в их появлении: позволил идти вечером одной.

Я не ожидала такого, не ожидала, что так быстро схлынет ярость, его подозрительность, что он не станет ругать меня, не начнёт корить за очередную глупость, негодовать, почему не показала браслет с его именем — вместо этого стремление успокоить. После такого невольно начинаешь верить, что не просто комнатная собачонка.

Но к кому эти чувства: ко мне или к покойной супруге? А если ко мне, почему он не желает дать мне вольную?

К кому или чему вы привязались, Сашер альг Тиадей, за кого или за что так испугались сейчас? Беспокоитесь за мать вашего долгожданного сына? Ведь до моей беременности вы были другим.

Страх постепенно отпускает, я успокаиваюсь, хотя и не до конца.

Хозяин размыкает объятия и прислушивается:

— Надеюсь, детей не разбудил.

— Я посмотрю, хозяин. Вам что-нибудь нужно, или мне расстилать постель?

— Ничего мне не нужно, а ты, наверное, есть хочешь. Растолкай кого-то на кухне, пусть тебя покормят.

— Спасибо, но я не хочу. Мне можно подняться в детскую?

Он кивнул и пропустил меня к лестнице. Сам остался в холле, в полголоса отдавая указания слугам. Ругал, кажется, хоть и не кричал.

Дети действительно проснулись: маленькая норина Ангелина встретила меня на пороге детской.

Пока кормилица укладывала и рассказывала сказку девочке, укачала Рагнара.

Оба быстро заснули. Такие хорошенькие!

Хотела забрать сына к себе — не люблю, когда он спит с чужими людьми, но на плечи легли тёплые ладони. Чьи, мне и гадать не нужно.

Склонившись над кроваткой, обнимая меня, норн пару минут смотрел на сына, а потом увёл меня из детской.

Ту ночь я провела с ним. И служанкой не была, он даже с вечерним умыванием помочь не позволил. Растолкал хыр, чтобы ванну мне наполнили. С тем самым маслом, которое было подарено мне после самого первого раза.

Мне никто не мешал, я дремала в тёплой воде, вдыхая божественный аромат.

Ванная у хозяина такая уютная, такая большая… И приятно ступать босыми ногами не на пол, а на коврик.

Потом, когда я уже вытиралась пушистым полотенцем, появился он, взял на руки и перенёс на постель. Долго целовал, а потом прошептал:

— Если устала — иди.

Я осталась. Сама осталась, потому что сейчас он был другим, не пытался меня заставить, лежал рядом и просто гладил. И вроде бы не один из тех страшных араргцев, не хозяин, а человек, у которого могут быть понятные и близкие мне эмоции.

Всё-таки привыкла к нему, всё-таки не чужой.

И так приятно чувствовать себя не торхой. Когда тебе целуют синяк на животе, встревожено интересуются, не больно ли. Норн ведь всё порывался позвать врача, но я отказалась, сказав, что не стоит беспокоить его в такую погоду и в такой час по пустякам.

Хозяин пододвинулся ближе, скользнул руками под полотенце…

— Ты вздрагиваешь — холодно, или меня боишься?

— Холодно.

Это было правдой: я немного продрогла.

Он встал, пошевелил угли в затухающем камине, подбросил вновь разгоревшемуся огню немного дров и вернулся ко мне. Коснулся щеки, затем медленно скользнул по шее.

Руки легли мне на грудь. Вскоре к ним присоединились губы.

Хозяин уделил внимание каждому дюйму, обращался так, будто у него в руках одновременно было что-то хрупкое, мягкое и вазочка с мороженным. Его так же слизывают с ложечки…

Больше на холод я не жаловалась, даже стало жарко. И приятно. Нет, не сразу, а когда он, задержав на груди тёплую ладонь, коснулся языком живота, а его пальцы сползли ниже. Лёгкими, скользящими движениями они ласкали, гладили, постепенно становясь всё настойчивее, наконец заставив глубоко вздохнуть и слегка дёрнуться.

Шоан, что он делает? Вернее, как он это делает! Как умело, настойчиво и, в то же время бережно, подчиняя себе, заставляя мечтать о продолжении, вызывая всё нарастающие спазмы желания.

Приподнялась навстречу ему, тесно прижалась, отвечая на ласки. Хозяин отреагировал мгновенно, убрал руки и предоставил мне свободу действий. Я поколебалась, но стыд проиграл.

Как могла, возвращала поцелуи, в первый раз жизни касаясь губами не лица и рук, неумело гладила спину и плечи.

Хозяин перехватил мою ладонь и положил себе на живот. Я подчинилась, слегка массируя, спускаясь ниже, но этого коснулась лишь кончиками пальцев.

Да, мне его хотелось, мне нужно было продолжение. И оно не заставило себя ждать, когда норн обнял меня и тесно прижался ко мне бёдрами. Я непроизвольно прогнулась, слегка изменив позу, позволив ему взять себя. Безо всякого сопротивления, под звук участившегося у обоих дыхания.

Волны тепла прокатывались по телу, заставляя удерживать его, стремиться ухватиться за кончик этой волны.

Хозяин продолжал ласкать меня: лопатки, грудь, живот… Я выгибалась под его руками, окончательно потеряв контроль над собственным разумом и телом.

Удовольствие всё нарастало, пока не поглотило меня, оставив после себя тягучее, приятное опустошение.

К этому моменту у него было уже всё. А я и не заметила.

Не отстраняясь, норн обнял меня и, чуть приподнявшись, поцеловал в губы.

— Ну вот, понравилось же, — не видя выражения его лица, знала, что улыбается. — И успокоилась. Ты сегодня столько пережила…

Я заснула в его объятиях, крепких и уютных, будто он стремился оградить меня от остального мира. Заснула практически сразу, уткнувшись носом в его плечо.

За завтраком норн был задумчив, рассеянно слушал управляющего, затем, стряхнув с себя задумчивость, отдал необходимые распоряжения и поинтересовался, как я себя чувствую. Я честно ответила, что немного нехорошо, и хозяин с недовольным выражением лица «ну вот, я же говорил» велел послать за врачом.

Потом он разбирался с провинившимися слугами. Хорошо поставленный командный голос без малейших визгливых ноток, зато с примесью крепких словечек был слышан даже на лестнице. Чтобы Рагнар не испугался и не расплакался, взяла его на руки и объяснила, что отец отчитывает «нехороших дядей».

Вечером принесли какую-то депешу. Вскрыв её перед ужином, хозяин нахмурился и ушёл в кабинет, писать ответ и отослал его с нарочным.