Владимир Коваленко - Камбрийская сноровка Страница 75

Закончить он не успел. У Пенды — губы сжаты, но ни мускул на лице не дернулся. Зато старик Риваллон — сказал. Припомнил, что его кровинке пришлось вести армию — а самой лететь впереди — лишь бы успеть. Лишь бы встретить врага на чужой земле!

— Тысячи. В прошлом году. Помнишь?

— Это вы их сговорили!

— В поход на нас же?

— Да!

А дальше… Говорят все. Быстро, громко, взахлеб. Друг друга не слушают — слышат лишь злость и несогласие, да видят рожи перекошенные… Громче, в ярости, в самозабвении, пока стол, неподъемный, круглый и плоский, словно сама земля — не прыгнул вверх! Покатились чаши, среди блюд–островов расплескалось море вина! Зло зашипели угли, воздух наполнился хмельным духом. Немайн, маленькая да умильная, вскочила, руки уперты в столешницу, головой тряхнула — разметала прическу, что с таким трудом из ее коротких волос ради праздника соорудили. Ноздрями трепещет в гневе! Уши прижала!

Кто был пьян — протрезвел, на сиду уставился. Кто был трезв, чуть–чуть не оглох. Роста ни на палец не прибавила. Но — была ушастая девчушка, стала — кому августа, а кому и богиня!

— Бахвалитесь? — голос — мертвый услышит. — Грызться начали! Мужья жен, как собак и лошадей закладывают, жены — мужей! Артура на вас нет! Или Ираклия! Тот последнюю медь заложил — не на спор, на битву, когда Константинов град с двух концов штурмовали… Не он — не было б теперь империи, и Истинный Крест был бы теперь в руках персов–огнепоклонников. Стыда у вас нет!

И хотя от чиновного стола несется:

— Свадьба — такое дело… А короли, леди сида, опять сговорятся. Не впервой…

И замолкает. Взгляд, стать, голос… Барды за южным столом уже поняли — как и отчего поседел коллега! А ведь это еще тучка. Без грома. Без молнии!

— У нас война! И свадьбы наши — для нее! Во хмелю и усобицах победить — не надейтесь. Война не та. Враг — не тот! Не нам — выиграть битву и успокоиться! Наш бой до последнего воина, до последнего берега. И пока на этом, последнем берегу, последний враг не сложит к нашим ногам последнее свое поганое знамя — раздоры не для вас! И не для меня…

Круглые, словно удивленные человеческой мелочностью глаза обходят королей, королев да наследников, заглядывают в души. Совесть — есть ли?

— Не для меня… — повторяет Немайн. Пальцы сжали край столешницы — мореный дуб промялся, словно последняя гниль. Острый зуб впился в губу.

— Не сдержусь, — сказала сида, — Кто считает, что моей песни не вынесет — уходите. Скорей! Вы… короли… Здесь еще? Не трусы… Тогда — слушайте. В поход пойдут все. Когда скажу — Я. И последней двинусь тоже Я. Мне ваши коровы, земли… Вот. А теперь — петь буду!

Ни у камбрийцев, ни у греков мысли не возникло — что можно хотя бы попытаться заставить Немайн замолчать. Когда у драконицы из ноздрей бьет дым — благодари, что она сумела придержать пламя! Когда святая и вечная ведет себя, как и подобает святой и вечной — как ей сопротивляться?

Три стола — чиновный, ремесленный и поэтический — куда как поредели! Воинский и королевский — самую чуть. Кому нужен воин–трус? Королю, да и правящей королеве уйти — проститься с властью, она назначена лучшему в роду. Выслушать песню Немайн — вызов и проверка! Да вон и греки сидят, не двигаются! Только принц Рис поспешно выводит беременную жену, Гваллен оглядывается со страхом и сожалением. Кто в зале жив останется — тот не трус. Была бы с пустым животом, осталась бы рядом с мужем.

Лебедью плывет к выходу Киневиса. Ей чего бояться? Ее муж — герой, и с ушастой дружен, а та верить и быть верной умеет. Сам Пенда не беспокоится, подпер рукой подбородок. Готов слушать! То, что пальцы до серебряного молоточка, что на шее висит, дотянулись — ни жене, ни гостям, ни богине–императрице знать ни к чему…

— Все? — у сиды по подбородку — алое. Клыком располосовала!

Немайн не слушает ответа. В зале звучит неизвестный никому язык. Звучит — песня!

— Не для меня… придет весна.Не для меня Дон разольется.И сердце трепетно забьетсяВ восторге чувств не у меня…

Голос вновь вырос — под крышей тесно. Немайн подняла взгляд — выше глаз, выше голов. Через нее идет сила, сила выше ее самой. На глазах у всей Британии, иначе и не сказать.

Печальные, отчаянные, неукротимые слова льются сквозь грудь, сквозь горло. Печаль и ликование разом. Сида оплакивает себя, мечту о спокойной жизни, ликует — от пения, от того, что лица вокруг вновь стали хорошими, хоть и бледными малость. Слов не понимают? Почувствуют душу. Поймут грусть, вызов, спокойное принятие долга и судьбы. Нет иного пути — значит, этот!

— Не для меня журчат ручьи,Текут алмазными струями,Там дева с черными бровями,Она растет не для меня.

Ни Луковка. Ни Настя.

Сами пришли, да поздненько — так, что придется отдать, выпустить, как птичку с руки. Замужняя — останется другом, будет верна, да будет сначала мужнина, потом немайнина — а там и дети сиду подвинут. Это правильно, но больно.

— Не для меня цветут сады,В долине роща расцветает,Там соловей весну встречает,Он будет петь не для меня.

Немайн раньше приходилось петь эту песню, но не чувствовать. Не так…

— Не для меня весной родня,В кругу домашнем соберется,«Христос воскрес!» — из уст польется,В пасхальный день не для меня.

Люди — шевельнулись, узнали имя Господне. Узнала бы сида — в чужом языке, в песне? Веры той нет, наивной, наполовину языческой, но истовой. Да и война будет — между христианами. Враги–язычники на островах закончились, те староверы, что остались — будут драться в одном строю с камбрийцами, даже если на другом направлении.

— Не для меня споют друзьяИ вся казачия краина…И на коня однажды сынаДругой подсадит, но не я…

Сида ослепла — от слез. Сын у нее есть — ее радость, ее сокровище. А что еще может сделать смерть за Отечество не только почетной, но и сладкой — как не сознание того, что враг не посмеет и не сможет обидеть твою кровинку?

Она не видит, как принц Катен внимательно вглядывается в замершие лица гостей, что Мерсиец давно отпустил серебряный молот, что у аварского посла рука на сабле, и слезы в уголках глаз. Язык он узнал — отчасти, по знакомым славянским корням, но он узнал и степную волю, и слова, похожие на тюркские. Гадать будет — потом. Теперь ему попросту хочется — чтобы не стало непорядка в каганате, да чтобы авары перестали жить данью, а вместо того развернули коней на восток и вновь, как в былые времена, зачерпнули в шлемы воды великих Дона и Идела…

А для меня кусок свинца —Он в тело белое вопьётся,И кровь горячая прольется —Вот это, братцы, для меня!

Немайн смолкла — словно хребет вытащили. Согнулась, оперлась о край стола — не пошатнулся. Вытерла подбородок. Недоуменно уставилась на окрашенную кармином ладонь.