Лора Андронова - Русская фэнтези 2011 Страница 8

Охая и бранясь, он принялся зализывать бок, не спуская с человека светящихся буркал: раны постепенно затягивались. Потом опустился на корточки, точно к прыжку изготовился.

— Лукич-то, а? — клекотнул горлом. — Пес старый. Из кузни, да?

— Сам проболтался, третьего дня. Запамятовал?

— Я?..

— Ты! — расхохотался Илья прямо в растерянную морду.

Острые ушки того поникли, рожица сморщилась.

— Не говори, слышь?.. Не говори никому.

— Мое дело. Рот не огород, не затворишь ворот.

— Загрызу, — тоскливо произнес лесной. — Обоих. В урман утащу.

— Погодь в урман-то. Одолей сперва.

Коротышка насупился, глянул исподлобья.

— Гад ты. Ослобонил, да? Хитришь?

— Столковаться хочу.

— А как же укорот? Кому службу служить, а кому в лес итить? Чья взяла?

— Тьфу, — плюнул Илья, сподручнее беря вилы. — Ничья пока. Обломать? Вишь, свободен ты. Да не сам, и не в условленный срок. Помог я тебе, сегодня уйдешь.

— Помог он, — скривился лесной. — Просили тебя? Баш на баш? Тю!

— Не для себя ж стараюсь! — вспылил Илья. — Для кума! Лежит ведь, не дышит почти.

— Лежит, — жутко оскалясь, прошипел лесной. — Плати, дурак, за чужой пятак. Зачем супротив рассудка переть? Какого рожна обычаи нарушать?! — В гневно звучащий голос вплелось рычание хищного зверя, и свист ветра, и грохот стремнины. Глаза бешено пылали. Илья вжался в стену, мечтая оказаться за тридевять земель отсюда.

— Мертвого подняли! — Коготь обличающе уперся Илье в грудь и тут же отдернулся, словно обжегшись. — Он второй раз помер, а души не имеет. Уяснил, с кого возместится?

— Силой вынудили, — угрюмо ответил Илья. — Отняли, значит, кота…

— И что? Ваше дело. Мыслишь, ты мне, я — тебе? Вздор! Не стану подмену искать. Окочурится твой Фрол, а тебя — в урман!

— Вздор? Не желаешь миром разойтись?! — Илья засопел и, налившись дурной кровью, сатанея от ярости, принялся гвоздить вилами налево и направо.

Под утро ему приснился странный сон.

Он и Фрол в лесу. Очень светлом, с высокими, до кучерявых облаков, соснами. Облака плывут себе, пухлые, мягкие, играют золотистыми и перламутровыми бликами. Ни дать ни взять — лебеди по лазурной реке. Сосны безмятежно простирают разлапистые ветви, остро и свежо пахнет смолой, пружинит под шагами хвойный ковер. В кронах на разные лады перекликаются птицы, и ветер роняет порой с высоты клейкие продолговатые шишки и сизоватые хвоинки.

Илья в упоении раскидывает руки и замирает; сдвоенная иголочка, медленно кружась, опускается на ладонь. Мощные стволы сосен с коричневато-янтарной корой обступают надежными, родными стенами. Поодаль лес обрывается заболоченным лугом, с ним мирно соседствует ельник-черничник; вблизи — мшистые кочки. По лугу, среди упругой, жесткой травы, опустившись на четвереньки, ползает Фрол.

— Нашел! — кричит он, вскакивая, и бежит назад, что-то прижимая к груди.

Ельник, болото и луг исчезают. Вокруг привычный сосновый лес. Илья вскидывает голову к голубому потолку неба, смотрит на яичный желток солнца, на плавные изгибы облаков и с неизъяснимой отчетливостью понимает — он дома.

— Вылитый Обормот! — Фрол сияет надраенным до блеска самоваром. — И мурло такое же, наглое.

В руках у него трехцветный котенок. Острая мордочка на тоненькой шейке — копия Обормота в младенчестве. Котенок тычется носом, попискивает и сучит лапками.

— А где Василий? — недоумевая, спрашивает Илья.

— Василий мышей ловит, кончились его именины.

— Обормотушка. — Илья хочет погладить котенка, но почему-то никак не может дотянуться.

— В осоке нашел! — ликует товарищ, поднимая детеныша к солнцу.

Внезапно Фрол становится меньше ростом, обрастает шерстью, рыжеватой, с белыми и черными подпалинами, уши вытягиваются — на них видны длинные кисточки. Сузив ярко-зеленые глазищи, Фрол провозглашает:

— Земля-то обильна: всякого зверья здесь навалом.

От Лукича, который, по словам лесного, отжил свой век, Илья ничего путного не добился.

«Ась?» — переспрашивал дед, прикладывая морщинистую ладонь к уху, и сворачивал беседу, куда Макар телят не гонял. Венчики комковатого пуха, окружавшие лысину, и сама лысина, и обрюзгшее лицо, и крючковатый нос, и набрякшие веки лучились благостным спокойствием. Безуспешные попытки Ильи направить разговор в нужное русло оканчивались неизбежным «ась?». «Туговат на ухо, — шамкал дед, наводя тень на плетень и подслеповато щурясь. — Ты, что ли, Колька? Матвеевны внук?»

«Есть квас, да не про вас» — аршинными буквами читалось на покатом лбу. Иди-ка, хлопчик. Хлопчиками дед величал едва ли не полдеревни. Многие годились ему в праправнуки.

Другой бы начхал, отступился, тем более что Фрол полегоньку выздоравливал: глядел уже осмысленно, ложку мимо рта не проносил, нужду справлял не в постель, а как положено. Но упрямый Илья клещом вцепился в Чумака. Тот долго отнекивался, хмыкал в вислые усы, теребил плохо выбритый подбородок и, скорбно вздыхая, качал головой. Илья настаивал. Тогда Чумак свел его с тезкой, внуком Матвеевны, дряхлым и согбенным.

— Расскажи ему, дядь Коль, — попросил Чумак. — Про кота. Нехай знает.

— На что? — заартачился престарелый внук.

— Он лесного объегорил.

— Сам?! — Дядя Коля вытаращился на Илью, точно на заморскую диковину.

— Ну… я подсказал. Фрол-то загибался совсем, а я это… то есть виноватый я. Совесть мучила.

Старик поскреб в затылке, достал кисет, трубку, насыпал в нее табаку, затем степенно откашлялся и, раздувая впалые щеки и завивая дым колечками, пустился в воспоминания. Баял складно, будто воочию зрел. Тоже, поди, зажился, как и Лукич.

— Того кота выпросил на болотищах пастух из Дертычей, Савелием звали. Девяносто зим прокуковал, в следующую помирать надумал. Да безносая нейдет, а худо старику — хоть в петлю лезь: кости ломит, внутрях кавардак, пропадом человек пропадает. Он и собрался: чистое надел, долги отдал, на образа перекрестился. Как заведено. Прощевайте, говорит, люди добрые, пойду со смертушкой поздоровкаюсь. Зла не держите. Тут ему кто-то короб и сунул. Может, вернется? Не сожрут старого. А подфартит — и одарят? Не с пустым, выходит, брюхом.

Когда, спрашиваешь? Давно… не упомнить даже. В тайне историю-то хранили, секрет наследникам передавали. С котом. Известное дело, не утерпели, растрепали с годами.

Чесали языками… похож он был, на тех. Повадками. Не похож, от зависти врали. Окрасом только… глазами, и зубы мелкие, без единого клыка.

Долго мурлыка жил, да не вечно. Дети от него народились — беспородные, дикие, сплошь мальчики; в руки не давались, все в лес сбежать норовили. Однако силу имели. Невеликую, спору нет, мельчал дар. С каждым поколением. Оттого и правила измыслили.