Владимир Ленский - Прозрачный старик и слепая девушка Страница 8

Завершил начатое Мэлгвином его младший брат Гион, которому удалось заключить союзный договор с эльфами — Эльсион Лакар — и скрепить этот мистический союз браком с эльфийской девой, первой в череде эльфийских королев, управлявших нашей благословенной страной. Благодаря ежегодно приносимой на алтарь капле эльфийской крови земля наша остается плодородной, климат — наилучшим, и пустыня не смеет перейти наших границ...

Толща веков расступается неохотно — раздаются его неподатливые пласты, точно мясо под острым ножом, влево и вправо, все дальше, все глубже, все теснее, — но наконец в узкой щели возникает то, что изначально было запорошено мелкими, точно песчинки, буковками. Можно подумать, буквы эти призваны не столько рассказать и показать, сколько засорить взор и окончательно скрыть от него истину.

Да и существует ли эта самая, единственная истина?! Ничего не удается поначалу разглядеть, кроме двух схожих между собою лиц: старшего брата, первого короля Мэлгвина, и младшего, Гиона, который едва достиг еще семнадцати лет и оставался никем и ничем. Еще не создано генеалогических древ; еще не вытканы гобелены с портретами предков. Те, кому надлежит стать предками, совсем молоды, и ни один из двоих братьев пока не помышляет о том, чтобы лечь клубнем в землю, под корни несуществующего древа, из коего впоследствии произрастут все грядущие короли.

Все только в самом начале...

Ничего не ведая о судьбе скучного учебника по истории Королевства, Гион удирал из Изиохона в лес, ловить птиц и единоборствовать с кабанами. Лес этот стоял как бы на сломе двух миров, человечьего и эльфийского. Учитель, приставленный к княжеским (тогда еще — княжеским) отпрыскам, говорил Мэлгвину (а Гион подслушивал, возясь под столом с деревянными тележками да кожаными лошадками, набитыми тряпьем): будто бы Эльсион Лакар бессмертны, будто они любопытны и более сходны со зверьем, нежели с людьми. Ибо человеку, чтобы оставаться величественным, надлежит помнить о множестве условностей и создавать трудности самому себе; но Эльсион Лакар не таковы. Их величие — в их натуре, и они ведут себя как дети и как олени, но сами при этом могущественны и прекрасны, точно ангелы.

Откуда на краю оседлых земель вдруг появился лес? Кто насадил эти высокие деревья с ровными медными стволами? Почему они здесь стоят? Ни одной причины их появления нельзя назвать, если не знать о существовании и близости Эльсион Лакар.

Ибо этот лес растет сразу в двух мирах, и в эльфийском мире — в большей степени. Там его корни, оттуда берет он и влагу, и питательные вещества; вот почему эти деревья так прекрасны и не зависят от капризов погоды: в самую страшную засуху они красивы и зелены. Несколько раз кочевники пытались захватить это место, вырубить деревья и учинить на их месте пастбище для своих коров и лошадей — коль скоро земля там так хороша; но ни один топор не смог и царапины оставить на медном стволе.

Никто не знал этот лес так хорошо, как Гион, когда младший брат подрос, а старший сделался королем. И пока Мэлгвин воевал и договаривался с побежденными о вечной дружбе, Гион бродил по лесу и рассматривал камни, то и дело попадавшиеся среди светлого влажного мха. Часть из них была выложена совершенно особенным образом, и постепенно мальчик научился выхватывать глазом целые куски лабиринтов. Он ходил вдоль извилистых линий, не решаясь войти внутрь, и узоры запечатлевались в его сердце, так что впоследствии он мог начертить любой даже с закрытыми глазами.

Как и многие молодые люди в Королевстве, Гион умел и любил вышивать. Это занятие считалось вполне приличным для мужчин, и ему обучали не только девочек. Правда, у короля не было времени заниматься такими глупостями, а вот его младший брат часами мог «рисовать иглой» — так называлось это искусство.

Иногда среди узоров на его работах мелькали обрывки эльфийского лабиринта. Однако он ни разу не осмелился изобразить лабиринт целиком.

О чем Гион совершенно не знал, так это о своей красоте, потому что ни в Изиохоне, ни во всем юном государстве Мэлгвина не было тогда зеркал. Точнее, имелись какие-то медные плошки, худо отполированные и едва справляющиеся с обязанностью отражать хозяйкину прическу; но что до лиц — во всей их прелести или в их полном безобразии, — то отражались они лишь в глазах собеседника, в блестящей, черной глубине зрачков, то любящих и восхищенных, то холодных и негодующих.

Но никто в Изиохоне не любил Гиона настолько, чтобы он разглядел в чужом взгляде отблеск своих рыжеватых волос — из-за нескольких ярко-белых прядей они казались пестрыми — или таких же пестрых зеленых глаз с желтоватыми точками вокруг зрачка. Лицо у Гиона было узким, нос — длинным, подбородок — острым; но если смотреть на него любящим взором, то был этот принц ужас как хорош, особенно когда поглядывал из-под пушистых светлых ресниц так хитренько, словно отыскал хвост и начало самого затейливого из эльфийских лабиринтов.

Должно быть, недостаточно любил старший брат младшего, если не замечал всего этого и безбоязненно отпускал его бродить, где тому вздумается.

До леса Гион добрался, по обыкновению, на лошади, но после отпустил ее — зная, что прибежит на свист, — и принялся бродить просто так. Будто разыскивал в темном, насыщенном лесном воздухе птичьи следы.

Несколько раз он останавливался, потому что ему чудилось: кто-то притаился поблизости. Но неизменно никого рядом не оказывалось.

Ветер шевелил листья, и золотые и зеленые тени перемещались по стволам и кронам, как будто некто в вышине вертел большой фонарь с прорезными узорами в металлическом колпаке. От этого мелькания у Гиона зарябило в глазах, и он сам не заметил, как наступил в собственную ловушку, которую установил здесь десяток дней назад, когда захотел поймать лисенка. Тонкий кожаный ремешок захлестнуло на щиколотке, и Гион, не ожидавший этого, оступился и упал.

А рядом засмеялись.

Он сел, наклонил голову к своей плененной ноге. Не станет он вздрагивать да озираться, выискивая — кто прячется в чаще, среди кустов, и смеется над королевским братом! Достал нож, начал освобождаться.

Смешок повторился, такой нежный и ласковый, что Гион даже вздрогнул. По всему его телу пробежало волнение, однако он ничем не показал, что слышит чужой голос. Продолжал поддевать лезвием ременную петельку и осторожно ее надрезать.

Тогда смех прекратился, и по листве пробежал разочарованный ропот. «Так-то лучше»,— подумал Гион. Он снял наконец петлю с ноги и поднял голову.

Прямо перед ним листва была словно заткана золотыми нитями по плотной темно-зеленой основе: такого красивого орнамента он никогда прежде не видел. Спирали извивались причудливо, прямо на глазах превращаясь в цветки пышных роз, в самой полной их поре, когда каждый лепесток уже развернут и вот-вот начнет увядать. Эти розы непрерывно шевелились, двигались — они были живыми и постоянно изменялись, смещались, перекрывали друг друга.