Наталья Резанова - Веселый Джироламо Страница 8

— Будет гроза, — сказал один из гребцов.

Вторая лодка удалялась в противоположном направлении. Крепость уже пропала из виду. Брызги летели в лицо Дирксену.

«Итак, закончилась первая часть моралите — «Благородный отец», — думал он. — «Начинается вторая — «Исправившийся пьяница».

Дорога становилась все круче. Лошади шли медленно. Альдо Хейг, ехавший впереди, обернулся.

— А перейдем на тропу — еще и не то будет.

— Ничего, — сказал Дирксен.

— Ладно, время пока есть, — Хейг тронул поводья. Дирксен смотрел ему в спину. За четыре дня, прошедшие со дня похищения Ридольфи, он успел составить собственное мнение о его характере, не совсем совпадавшие с нарисованным Армином. Разумеется, телохранитель Веселого Джироламо мог произвести и такое впечатление, какое составил у Армина, но только по отношению к людям, к которым он был враждебно настроен. Те же, кто внушил ему дружелюбные намерения, видели совсем другого человека — открытого, спокойного, может быть, несколько ограниченного, но, в сочетании с его внешностью, достоинства которой отмечал и Армин, вполне приятного. Фанатиком он был только в том, что касалось Джироламо и его дел. Но фанатик мрачный существенно отличается от фанатика в хорошем настроении, если такого можно представить, — а Хейг сейчас именно таким и был. Высокий, крепко сложенный, черноволосый и черноглазый, он был способен вызвать в собеседнике самую искреннюю симпатию, и можно было лишь поздравить Весельчака с тем, что не дал бессмысленно погибнуть отличному человеческому экземпляру. Как все люди, чрезмерно зависящие от мгновенного импульса, он порой то бывал чрезмерно многословен, то внезапно замыкался — впрочем, ненадолго. О Джироламо и его подвигах он способен был рассказывать бесконечно. В основном, его повествования сводились к тому, что Джироламо появился, спас или, наоборот, уничтожил, обманул, ушел от погони… (… «и скалу обложили — не меньше десятка их было. И патроны, понимаешь, кончились. Но он же ловкий, как кошка, и со скалы прыгнул на дерево, а там раскачался, и не успели они глазом моргнуть, как он уже был на том берегу».) Все это всячески варьировалось и могло быть интересно, но Альдо Хейг не был блестящим рассказчиком. Дирксен имел причину внимательно слушать, так как говорил не только очевидец, но и участник событий. И действительно, Хейг не забывал упомянуть, где он был и что делал во время очередного приключения, однако обнаружилось, что этим одним рассказы Хейга и отличались от от того, что Дирксен слышал раньше. Джироламо оставался все тем же мифическим героем — благородным, хитроумным, неуловимым и неуязвимым. Прошло столько времени с тех пор, как Дирксен начал поиски, но он ни на один дюйм не приблизился к реальному образу Джироламо. Что ж, зато он, возможно, сейчас приближается к нему самому. И не ему, играющему на чужом простодушии, жаловаться на неумение Хейга рассказывать. Тем более, что словоохотливый его проводник решительно ничего не сказал о Джироламо в настоящем. Все та же круговая порука молчания.

Наутро, после побега из крепости, они высадились в маленькой рыбацкой деревне, где их уже ждали лошади. Они немного передохнули, и, около полудня, оставив своих спутников в деревне, вдвоем отправились в горы. Пробирались они окольными дорогами, ночуя на земле, и только однажды останавливались в придорожной харчевне. Первое время Хейг опасался погони, но все было спокойно. Если погоня и была, они сумели от нее оторваться. Впрочем, Армин говорил Дирксену, что не в состоянии контролировать горные дороги так, как хотелось бы. То есть, это означало, что, по всей вероятности, Дирксен теперь остался один на один с мятежниками, без всякой поддержки извне, и должен следовать исключительно по собственному разумению. Это его устраивало. Днем жара стояла несусветная, а по ночам было значительно холоднее, чем внизу. Хотя не так уж высоко они забрались — раз лошади могли пройти. Леса кончились, склоны были покрыты какой-то бурой, клочковатой растительностью и рыжей травой, и каменная их основа то и дело обнажалась. Это напоминало Дирксену не до конца ободранную шкуру. Природа его мало интересовала, и он был внимателен к окрестностям только для того, чтобы их запомнить. Видимо его длительное молчание Хейг счел признаком усталости, потому что он снова обернулся и сказал:

— К вечеру будем на месте.

Дирксен кивнул.

На тропинке они спешились, чтобы дать роздых коням. Камни сыпались из-под ног. Но Хейг шел уверенно, не глядя по сторонам. Справа темнело небольшое ущелье. Слева, на склоне горы Дирксен увидел четыре каменных столба, врытых в землю — сооружение явно рукотворное. Подобные стоячие камни, большей частью расположенные именно по четыре, нередко встречались Дирксену в поездках по северным равнинам. Впрочем, иногда их бывало и несколько десятков. И много чего наслушался он об этих ккмнях от тамошних жителей. Будто бы служили они обиталищем языческим богам древности, изгнанным с приходом истинной веры. А то и хлеще того — будто бы служат они воротами в иные миры, и если приблизиться к ним, можно услышать странные голоса, неизвестно откуда звучащие, а человек, ступивший в каменный круг, может навсегда бесследно пропасть. Словом, бред суеверных невежд, не стоящий внимания человека, наделенного хотя бы толикой разума. Но в здешних краях, да еще в горах, подобное сооружение Дирксен видел впервые.

— Что это?

— Не знаю. Какие-то развалины. Никто не помнит. Давно… Это место так и называется — Четыре Столба.

— А вообще, где мы?

— Недалеко от Теды. Меньше дня пути. Но здесь мало кого встретишь. Не истолковал ли он вопрос Дирксена как боязнь погони? Все равно. Его биография была известна Хейгу примерно так, как Дирксен сформулировал ее изначально. А моряк с севера в этих горах, даже если не испытывает страха, должен чувствовать себя неуютно. Уютно? Слово не из лексикона Роберта Дирксена.

Жара начинала спадать, когда перед ними открылась маленькая долина, защищенная горами от ветра. И неожиданно — вдали от всякого другого жилья — дом, обнесенный оградой — может быть, вернее именовать его усадьбой? — и виноградник за ним.

Хейг был доволен. По его лицу блуждала улыбка, и, пожалуй, в этом виде он представлялся чересчур простоватым. Как «мрачный угрюмец» он был более красив.

Спешившись, Хейг постучал в ворота.

— Кто? Отвечай! — раздался сиплый мужской голос.

— Дурака валяешь, старик? Наверняка ведь увидел. Я это, и со мной друг. Ворота распахнулись, но открыл их не обладатель сиплого голоса, а высокая молодая женщина в черном платье, какие носили здешние крестьянки. Отодвинув створку, она пропустила их во двор, спокойно поцеловала Хейга, кивнула Дирксену, и, приняв у них поводья, увела лошадей. Навстречу путникам выходил мужчина со старым кремневым ружьем в руках, которое он, впрочем, тут же приставил к стене, и подошел, вытирая руки об одежду. Он был уже в летах, низкий, широкий, на коротких ногах. Возраст отнюдь не делал его благообразным. Чем-то он напоминал черепаху, возможно, из-за обширной коричневой лысины, окруженной по краям редкой седой порослью. Лицо также широкое, бритое, несколько сплюснутое сверху. Одет он был как зажиточный крестьянин.