Питер Нейл - Звезда Судьбы Страница 8

Подобно Куллу, с юности он был бродягой и, несмотря на молодость и всю внешнюю улыбчивую безмятежность, в душе его таилась горечь. Вместе с Куллом какое-то время они продолжали путь вместе, пока не расстались в нескольких днях пути от зиккурата.

Мантис прибыл туда первым, но вскоре и атлант, который изначально намеревался направиться в иные края, неожиданно последовал за ним, объяснив, что состояние опустевшего кошелька не позволяет предпринимать долгое путешествие прежде, чем удастся немного подзаработать. Их дружба, зародившаяся в скитаниях по болотам, укрепилась здесь, в бесконечных сражениях, и Мантис едва ли не впервые в жизни почувствовал, что по-настоящему привязался к кому-то.

Кулл, много старше и опытнее его самого, стал для юноши не только другом, но и наставником, и примером для подражания. Возможно, в чем-то Мантис взирал на него как на отца, которого был лишен с младенчества.

Разумеется, он умело скрывал свои чувства. Это было одним из необходимых условий для выживания.

И, разумеется, атлант еще лучше него был искушен в этой науке.

Кулл ненадолго опередил Мантиса. Он дожидался у выхода из храма вместе с еще несколькими наемниками, потому что снаружи разведчики донесли о том, что на стенах пирамиды появились какие-то фигуры. Уже довольно давно жрецы в синих балахонах не пытались творить колдовства снаружи, но такая возможность всегда существовала. Путь от главного входа в зиккурат к первому каменному укреплению на равнине был всегда полным опасностей и его проделывали в постоянном ожидании, что в спину может устремиться пущенный руками жрецов колдовской снаряд.

Наконец, стражи у входа решили, что можно рискнуть. Куллу, Мантису и другим пяти наемникам подвели оседланных лошадей, и небольшой отряд выбрался на равнину. Дождавшись сигнала от воинов, прятавшихся в траншеях, прокопанных чуть дальше в степи, они подхлестнули коней и галопом устремились вперед. Лишь достигнув первой каменной стены, они перевели лошадей на шаг.

— Никогда ничего не происходит, — заметил Мантис Куллу, — но всякий раз, когда мы скачем туда или оттуда, мне кажется, что непременно что-нибудь произойдет.

Не тешь себя излишними надеждами, — заметил на это атлант. — Эти псы-колдуны сверху постоянно наблюдают за нами. Они вполне могли бы поразить нас своей магией, будь у них такое желание. Мы знаем это, и они знают это. Полагаю, Мантис, десять лет не прошли для них даром.

— Да, трудно даже себе вообразить. Трудно вообразить, что заставляет их так упорно сражаться год за годом.

Мантис был много моложе атланта, и это отчасти извиняло его наивность. Поначалу Кулла втайне это раздражало, и вообще ему досаждало общество неопытного щенка, каким он поначалу считал юношу. Он сомневался, что в серьезном бою сможет тому доверять. Однако, позже, он убедился, что маска невинности и улыбчивой беззаботности служила Мантису, чтобы скрывать за ней куда более сложную и глубокую натуру. Внутри юнец был полон горечи и склонен к перепадам настроения. Похоже, этому парню довелось в жизни испытать куда больше, чем доводится многим из людей. Однако, на первый взгляд, он производил впечатление самого обычного юнца, скитальца, случайно понахватавшегося кое-какой книжной премудрости.

Впрочем, Кулл сознавал, что и сам он отнюдь не так прост, каким может показаться стороннему наблюдателю, и что-то в его собственной натуре было сродни Мантису: вот почему эти двое столь непохожих друг на друга людей так неожиданно крепко сдружились, к вящему изумлению всех окружающих.

На вопрос юноши атлант отозвался:

— Так ты спрашиваешь, почему они продолжают эту войну?

— Да.

— Страх… Месть… Жажда якобы существующего золота. Но и это не все, Мантис. Скорее всего, главное — это привычка. Просто привычка. Они уже забыли, как можно жить по-другому. С того самого дня, как упала звезда.

Они скакали чуть поодаль от трех воинов, сопровождавших их в деревню. Кулл подумал, что будет лучше, если разговоры двух чужаков не услышат селяне.

— Это я понимаю, — проворчал Мантис. — Но нет… Должно быть что-то еще. Им нужна эта звезда?

Кулл пожал плечами.

— Каждому нужно что-то свое. Так всегда бывает на войне. Все начинается с какой-то причины, благородной или не слишком, но очень скоро все поглощает трясина личных обид, алчности и мстительности.

— Как странно, что именно ты говоришь об этом, ведь ты наемник.

— Но даже когда я продаю свой меч, я всегда отдаю себе отчет в том, что происходит на самом деле. Даже когда меня завлекают обещаниями благородной цели, я стараюсь увидеть, что лежит за этим. Обычно все благородные цели — это лишь ложь и обман. На самом деле за ними таится все та же алчность и страсть к смертоубийству…

День клонился к вечеру, солнце опускалось к невысоким холмам далеко на западе. Отмахнувшись от мух и мошкары, Кулл усмехнулся:

— Я слишком много болтал. Я устал и голоден, поэтому все видится мне в мрачном свете.

Но Мантис глубоко задумался. Он так притих, что даже атлант обратил на это внимание. Сейчас, покосившись на своего спутника, он не увидел на его лице и тени привычной веселой беззаботности; словно мрачное облако окутало его фигуру. Теперь Мантис показал свое подлинное лицо, человека, внимательно наблюдавшего за жизнью и таившего множество тяжелых секретов.

— Они что-то странное сотворили с этой землей, не так ли?

Кулл подумал, что этот вопрос он задает не потому, что сомневается в своих словах, а просто размышляя вслух.

— Ты полагаешь, Мантис?

Тот повернулся в седле, обернулся за спину на высившийся там зиккурат, окинул взором всю степь с рассеянными тут и там каменными укреплениями, взглянул затем на троих воинов, что скакали чуть поодаль, мирно переговариваясь между собой.

— Они что-то сделали с этой землей. Почти незаметное колдовство.

— Ты говоришь о храмовых жрецах? — удивился Кулл. — Что ты имеешь в виду?

Мантис покачал головой.

— Не знаю. Нечто… Может быть, это подействовало на саму землю или на людей…

Дальше они поехали в молчании и, наконец, достигли широкого моста, возведенного несколько лет назад. Сейчас, летом, уровень воды в реке был довольно низким, и на опорах моста виднелась широкая корка засохшей грязи, где гнездились небольшие птахи и роились насекомые. То ли лягушка, то ли рыба плюхнулась в воду, когда копыта лошадей застучали по деревянному настилу.

Посреди моста они увидели деревню, расстилавшуюся перед ними, — ее по-прежнему называли деревней, хотя теперь это был настоящий город с крепкими домами из дерева и камня. Вечерний ветерок донес аромат жареного мяса от походных костров и у воинов заурчало в животе.