Кэтрин Куртц - Сын епископа. Милость Келсона Страница 86

Как полагается в самые большие праздники, он надел украшенный самоцветами тяжелый венец, которым его короновали, а не скромный золотой обруч, в котором чувствовал себя куда привольней. Его черные волосы свободно падали на плечи. На позолоченном кожаном поясе висел отцовский меч; инкрустированный скипетр покоился на сгибе левого локтя.

Прежде чем взойти на помост к высокому трону с балдахином, он двинулся налево, где ждали епископы, и ненадолго преклонил колена пред Браденом, чтобы получить рождественское благословение, и, стараясь не расплескать наполнивший душу мир, воссел на трон.

И отныне то был единственный островок спокойствия. Едва король занял свое место, ударили барабаны, привлекая внимание к глашатаю, который возвестил об открытии Рождественского приема.

Последовали приветствия верных вассалов — большинство их лишь мелькало перед глазами.

Голова его то и дело наклонялась в ответ на их низкие поклоны, рука протягивалась, чтобы к ней в знак повиновения прикоснулись их губы, язык бормотал слова признательности, и даже что-то спрашивал о семьях и землях, и вот — перед ним кто-то новый, а за ним еще и еще…

Он просиял, когда к нему вдруг приблизился Дерри, ибо ведать не ведал, что тот собирается явиться ко двору на Рождество. Затем поднялся, чтобы поцеловать руку улыбающейся Риченде, которую подвел к нему Морган, и внезапно понял, почему Дерри здесь. И все-таки один сменялся другим слишком быстро, и мелькание замедлилось лишь тогда, когда выступил вперед Дугал, чтобы принять звание. И даже этот обряд прошел слишком скоро, чтобы доставить полное удовольствие.

Косички горцев, их пледы и оправленные в серебро кинжалы, вопли волынок. Опустившийся перед троном на колени Дугал. Слова сожаления о смерти старого графа, приветствие новому. Выражение повиновения и клятва верности, руки Дугала меж королевских рук. Взмах большим мечом плашмя — серебряная вспышка в воздухе между ними — и вот он опоясывает Дугала другим мечом с позолоченным графским поясом…

—..этим мечом обороняй беззащитных и наказывай зло, всегда помня, что у чести, как и у меча два острых края — правосудие и милосердие…

Внесены знамя и котел, ибо Дугал отныне правомочен предводительствовать на войне и обязан кормить и поддерживать своих вассалов… и вот он получает перстень и графскую корону.

— Хотя ценность этого благородного металла — знак твоего звания и достоинства, пусть вес этой короны напоминает тебе также о твоем долге и об ответственности, которую ты отныне разделяешь с нами. Поднимись, Дугал Макардри, граф Траншийский, и встань по нашу правую руку, среди других любимых нами доверенных советников.

Волынщики опять завели нечто бодрое и приподнятое, в то время как родичи Дугала торжественно несли его по залу на плечах, распевая славословие… Но, увы, слишком скоро пришлось вернуться к житейским бурям.

Вот он, вестник из Меары: выходит вперед, учтивый и смиренный, как приучен, но произносит дерзкие слова от имени своей госпожи, поправшей все предложения милосердия и предоставившей царственных заложников их участи. А вот — голова Метелина, окровавленная и точно вылепленная из воска, поднятая ввысь за прядь спутанных волос — грозное предостережение любому, кто изменит Меаре.

И даже этим не кончилось. Зал разразился воплями и громкими требованиями воздаяния. Нескольким женщинам сделалось дурно. Не одного и не двух вассалов Келсона пришлось силой удерживать, чтобы они не выместили гнев на вестнике, прежде чем того препроводили под замок, дабы защитить. Когда король и его главные советники удалились в палату совета, страсти накалились пуще прежнего. Слишком оглушенный и подавленный даже для того, чтобы думать, что делать дальше, Келсон сидел, уронив голову в ладони, и старался ничего не видеть и не слышать несколько минут, пока другие не выпустили пар. Он поднял лицо, лишь когда Браден, сидевший около него слева, повторно его окликнул:

— Государь! Государь! Умоляю! Я не мстителен, государь, но такое простить невозможно! — говорил Браден, возбужденно крутя в пальцах нагрудный крест. — Разумеется, больше и вопроса нет о браке с меаркой!

— Если я не женюсь на ней, единственное, что мне остается — это убить ее, — устало заметил Келсон. — И вы хотите, чтобы я обратил свое негодование против невинной заложницы?

— Невинной? — фыркнул Джодрелл. — С каких это пор вина или невиновность имеют отношение к их участи? Прошу прощения, государь, но Генри Истелин был куда невинней любой меарской принцессы. И кровь его вопиет об отмщении!

— Да, но если я позволю, чтобы мстительность властвовала надо мной, что я за король? — парировал Келсон. — Я дал клятву, Джодрелл… Клятву поддерживать закон, умерять правосудие милосердием, но не мстить!

— Я не вижу здесь правосудия, — едва слышно пробурчал тот, раздраженно передвигаясь в кресле.

— А что вы увидели, Джодрелл?

— То, что вы, кажется, намерены дозволить отродьям изменников выйти сухими из воды, государь! — сказал Джодрелл погромче, его красивое лицо недобро исказилось. — Да еще и преподнести одному из них ту самую корону, которую их матушка пытается вероломно захватить! В данном случае милосердие — это слабость, государь. Меарская сучка умертвила заложника, которого взяла; и наше право — прикончить тех, которых удерживаем здесь мы.

— Око за око? — спросил Келсон. — Не думаю. Да и вы сами признаете, что восстала против меня Кэйтрин, а не кто-то другой.

— О да, восстала, государь! — прогудел Браден, — и совершила святотатственное убийство! Или грехи отцов не падут на детей? Келсон, она казнила не кого-нибудь, а епископа! Помазанного Богом. И прежде, чем они отняли у него жизнь, у Эдмунда Лориса хватило дерзости не только отлучить его, но еще и лишить священства… Генри Истелина, одного из самых набожных людей, какого я когда-либо знал!

Келсон искал, чем бы его урезонить, ибо это уже превосходило всякие границы, а между тем Кардиель покачал головой и властно положил ладонь на рукав Брадена.

— Мир тебе, брат, — спокойно произнес он. — Никто не спорит, что Истелин был набожным человеком. Но, учитывая, что он был набожен, он, судя по всему, не дрогнул, принимая мученичество ради веры и короля. И преступление Лориса лишилось смысла.

— Безусловно, в нем не было смысла, — возразил Браден. — Не о том речь. Был в нем смысл или нет, а Истелину пришлось встретить несправедливый приговор — одному, лишенному утешения извне, лишенному всего. И такая страшная смерть, — нескладно закончил он, и гнев его растворила скорбь.