Кэрол Берг - Стражи цитадели Страница 89

Я не был уверен, были эти слова утверждением или вопросом, но, поскольку в них чувствовалось сомнение, мне пришлось ответить.

Нет.

Глаза Мадьялар расширились.

Не восстановился… Какой части памяти вы еще лишены?

Огромной.

Она продолжала расспрашивать меня о множестве вещей: об Авонаре, о моей семье, о Дассине и Наставниках, о жизни дар'нети. Что-то я знал. Большую часть — нет. Каждому было бы ясно, что я совершенно растерян и ужасающе неполноценен. Никто не назвал бы меня безумцем, но, конечно, она еще не добралась до самой сути. Она только гневно качала головой, видя, как мало я знаю, и вслух комментировала:

— Лишь ребенок, едва ли подросток… Вам хоть имя свое известно?

Должно быть, она почувствовала, какое сомнение пробудил во мне этот вопрос, потому что она сузила свои стальные глаза и выстрелила им прямо мне в душу.

Отвечайте… каково ваше настоящее имя?

Я знал, что я должен ответить, пусть даже и, теряясь от клубов дыма и яростного принуждения питья, которое Мадьялар дала мне. Раз целью испытания было узаконить мое положение, значит, существовал лишь один допустимый ответ. Но под воздействием манглита я был не в состоянии говорить ничего, кроме самой что ни на есть истинной правды.

Я — Кейрон, старший сын барона Мэндийского, владыки Авонара, и его супруги Нэсеи, Певицы.

Мадьялар вскочила с кресла.

Что вы сказали? Где Д'Натель, Наследник Д'Арната?

Ну и конечно, об этом я тоже не мог солгать ей.

Я — Д'Натель, принц Авонара, Наследник Д'Арната.

Как это возможно? Вы наложили на себя чары, позволяющие лгать?

Я не лгу и не знаю, как это оказалось возможным.

Кто такой барон Мэндийский? В Авонаре нет баронов.

Мой отец унаследовал титул барона и регалии правителя от своего отца, Бертранда. Наследование было подтверждено указом Дагоберта, короля Валлеора.

Эти имена ничего мне не говорят. Разве ваш отец — не Д'Март? Барон Мэндийский — это другое имя Д'Марта?

Д'Март — мой отец. Д'Март и барон Мэндийский — не один и тот же человек.

Это безумие. Как у вас может быть два отца?

И этот вопрос, разумеется, вверг меня в привычное балансирование на краю пропасти.

Да спасут меня боги, я не знаю, как это оказалось возможным.

Так вы Наследник или нет?

Я — истинный Наследник Д'Арната.

«Держись, держись за эту мысль, — велел я себе, — пока трещины, раскалывающие твое мироздание, не исчезнут».

Снова и снова допрашивала она меня, вытягивая все, что я знал о своих двух жизнях, о Наставниках, о работе Дассина, о его убийстве. Она постоянно возвращалась в своих вопросах к тайнам, о которых я ничего не знал, и к тому, что я сделал в мире людей, чтобы сохранить Мост, — чего я не мог вспомнить, а еще к тому, как я поверил, будто являюсь двумя людьми сразу. Каждый раз она подталкивала меня к краю пропасти, мне хотелось закричать, чтобы она остановилась прежде, чем я сойду с ума.

Итак, вы и в самом деле не знаете, как и когда вы — этот самый Кейрон из Авонара, Изгнанник, — впервые встретились с Дассином?

Нет.

Возможно, Дассин смог пересечь Мост, чтобы разыскать вас? Поразительно, что вы этого не знаете. Возможно, настоящий Д'Натель был убит четыре месяца назад, а Дассин подменил его разум самозванцем… Нет, я бы заметила. Вероятно, вы все же Д'Натель, но совершенно безумный.

— Пламя хаоса! — вслух выругалась она, пинком отшвырнула корзинку ветвей чиллии и села, уставившись сверху вниз на меня и рассыпавшиеся неопрятной кучей сухую кору, листья и прутья. — Это невыносимо! А все этот монстр с его «сведениями, не подлежащими разглашению»!

Пока я сидел, словно пьяный, оцепеневший, на грани безумия, она размахивала руками и вопила на меня, словно я был еще и кем-то третьим, кто мог бы понять ее гнев.

— Он думает, он может оттереть меня от этой заварушки с ребенком, и каждый раз, когда я, казалось бы, опережаю его, он смеется надо мной. Мне посчастливилось узнать о его встрече с Дассином, но я пришла слишком поздно, чтобы услышать хоть что-нибудь стоящее. А теперь, когда мне представилась возможность играть с ним на равных, я обнаруживаю, что моя добыча — безумец, который считает себя двумя людьми сразу и не может ничего мне сказать о мальчике и о том, кого называют Дарзидом, и зачем эти двое так торопятся в Зев'На. И единственный способ выяснить правду — это попросить помощи у того, кого я ненавижу! Проклятье!

Ее гнев утих до неразборчивого бормотания, она снова рухнула в кресло, выудив из стоящей на столе чаши с камнями для призыва маленький окатыш синего цвета. Глаза ее сверкнули, Мадьялар пробормотала слово, сжала пальцы и бросила камень в огонь, где он раскололся, рассыпался прахом и исчез. Тогда она швырнула чашу через всю комнату, раздался грохот бьющегося стекла, и камешки россыпью раскатились по плитам пола. Последнее отнюдь не являлось частью чар призывания. Постукивая пальцами по столу, она смотрела на меня через редеющую дымку, словно это я устроил весь этот бардак. Потом Мадьялар швырнула в огонь еще одну горсть серого порошка и помахала рукой, направляя дым в мою сторону.

— Небольшая задержка, — кисло процедила она, — будьте уверены, он скоро объявится.

Очень медленно мое затуманенное сознание воспринимало сложные повороты ее монолога. Но все же справилось, так что к тому времени, как появился ее ухмыляющийся коллега-соперник, я уже понял, что это Экзегет.

Найдется ли в мире еще один такой глупец? Если б я мог что-то чувствовать, я бы ужаснулся. Открыть свой разум Экзегету… Три суровых года в детстве я противостоял ему, а теперь, всего лишь за час, отдал ему власть над собой, которой он всегда так жаждал.

— Затруднение, говорите? Единственный Наставник, отважившийся провести испытание Наследника, — ничего другого я и не ожидал.

Злорадство — не будет преувеличением так описать его поведение.

Мадьялар шипела как кошка, но моя загадка самым очевидным образом вынуждала ее сотрудничать с Экзегетом.

— Я еще не встречала того, кто мог бы лгать под воздействием манглита, но его ответы совершенно невероятны.

— Что такого невероятного он сообщил?

— Что он — это два человека сразу: Д'Натель и Изгнанник!

— Длань Вазрина… — тихо протянул Экзегет.

Никогда, насколько мне известно, он не терял самообладания настолько, чтобы божиться, пусть даже в столь мягкой форме.