Клыки Доброй Матери - Олли Бонс Страница 9

Нуру примолкла, задумавшись.

— А я мечтала, поплыву туда, — сказала она печально. — Мечтала, мы поплывём вместе. Ты слышал меня тогда? Я думала, что радую тебя, а вышло наоборот, да?

— Я видел и знаю достаточно, дитя. Я давно уже не мечтаю.

— И другом ты мне быть не хотел. Наверное, и дождаться не мог, когда я уйду… нет, когда мой короткий век пролетит, и я оставлю тебя в покое. Так назойливая мошка летает вокруг, жужжит… Как болит голова, и дышать больно! Всё бы отдала за воду…

Сафир молчал. Он глядел, не шевелясь, вдаль, где уже разгорались угли. Великий Гончар готовился к новому дню — скоро уберёт заслонку и сядет за работу, а печь будет греться. Тогда мёртвый город станет плохим местом — ни воды, ни тени, — но до других поселений далеко, слишком далеко…

Нуру взяла его за руку, слабые пальцы скользнули к запястью.

— А что ты всегда сжимал? — спросила она. — Ты что-то держал в кулаке?

Ладонь раскрылась, и Нуру тронула её пальцем, присматриваясь.

— Что это, два камешка? Нет, знаю — клыки! Чьи они?

— Страшнейшего из творений, дитя. Не верю, что Великий Гончар такое создал. Может, кто-то другой в тот день пробрался к печи.

— Порождения песков? — спросила Нуру, но Сафир не ответил. Она взяла клыки с его ладони, чтобы лучше рассмотреть, и он не возразил.

Прохлада ещё держалась, но печь уже грелась, и волны тепла лились на этот край. Стали желты пески и небо. Темнели ошмётки глины на гончарном круге, и золотились их тонкие края.

Город, засыпанный по горло, молчал. Кое-где чернели пустые глазницы окон, и лежали там и сям мотки спутанной травы. По крышам угадывались очертания площади, где под песком — кто знает, сколько времён — спали колодцы.

Нуру устала разглядывать клыки, села и поёжилась.

— Мне страшно, — сказала она. — Умирать больно и долго. Жар не убивает сразу, он сводит с ума. Кажется, сердце вот-вот лопнет, и кровь кипит в жилах, и голова как в тисках. Каждый вдох — мучение. Сделай так, чтобы я не страдала, каменный человек.

Она ждала, закрыв глаза и кусая губы, но Сафир сидел неподвижно.

— Почему ты молчишь? — вскричала Нуру, обернувшись. — Ты опять уснул, бросил меня — сейчас! Как ты мог?

Она плакала и била его в грудь, но то, что ещё недавно было плотью, стало камнем. Глаза тускнели всё больше, и кожа бледнела, делаясь серой. Сафир ушёл далеко — кто знает, слышал ли он хоть что-то.

Нуру легла, дрожа, у его ног. Она ещё хотела плакать, но не могла, лишь слабый стон временами срывался с губ.

— Разобью голову о твои колени, — пробормотала она, — а ты смотри. Смотри! Я говорила, тут нет города и нет реки, глупый каменный человек с каменным сердцем… Я говорила, но ты привёл меня сюда, и вот, тебе даже не хватило смелости остаться со мной в последний час!

Нуру примолкла, слушая рогатых ящериц — те уставились на неё из-под крыши, где нашли приют, и места там хватило бы лишь для таких маленьких созданий, — и две злые слезы скатились с её ресниц.

Но вот засвистела птица, усевшись неподалёку, и ей ответила другая. То были желтогрудые птицы-кочевники, прозванные так за то, что сопровождают людей в пути. Рассевшись на бычьих рогах и спинах, они ловят мошек, и пьют с быками на привале, и кричат протяжно и тонко, выводя в конце «чок-чок» — издалека слышны их голоса. Бывало, Нуру угадывала, что едут торговцы, по этому свисту.

Она подняла голову, и птицы смолкли, упорхнули. Поднявшись на ноги, Нуру проследила, куда, и увидела дорогу невдалеке и крытую повозку, запряжённую парой быков. Мгновение она постояла, прижимая ладонь к забившемуся сердцу, и с хриплым криком бросилась наперерез, оскальзываясь на песке. Падала, но опять поднималась и бежала, размахивая руками.

Возница остановил быков, увидев её, и Нуру застыла, лишь теперь разглядев его лицо.

— Нет, нет! — прошептала она, попятилась, развернулась и кинулась обратно. Трое, спрыгнув на песок, заспешили за ней.

Добежав до Сафира почти без сил, Нуру сжалась, пытаясь укрыться за его спиной. Нож был потерян в ущелье, и она раздирала поджившие раны ногтями, тёрла окровавленную руку о камень.

— Проснись, молю, проснись! — повторяла она. — Там Хепури, он нашёл меня, он заберёт меня — почему я раньше не умерла! Всё зря… Проснись!

Но Сафир сидел не шевелясь, а трое уже были здесь, босые мужчины в светлых одеждах, с головами, укрытыми белой тканью.

— Ишь ты, не зря тащились, — присвистнул один из них, невысокий, худой и тёмный, весь будто высушенный солнцем. Усмехнулся тонкими губами, и жёсткие заострённые уши шевельнулись.

Второй, человек средних лет, рослый, с грубым лицом, встал за его плечом, сложив руки на груди. Третий, помоложе и крепкий, шагнул к Нуру и отвесил такую пощёчину, что она упала.

— Ндани! — простонала она, протягивая руки в мольбе. — Брат мой, пожалей, не отдавай меня ему!

— Умолкни! Ты опозорила нас…

— Оставь её, мальчишка. Лучше посмотри, что за находка — каменный человек! Представь, сколько золота за него дадут.

— Он мой! — вскричала Нуру и поползла, стараясь преградить мужчинам путь. — Я давно его нашла, он мой, не смейте его трогать!

Её отшвырнули ногой, и пока она кашляла на песке, Сафира осмотрели со всех сторон.

— Он мой… — повторила Нуру и поднялась, шатаясь.

— Не лезь, — зло сказал её брат. — Если ты знала о нём раньше, почему молчала? Мы могли продать его и зажить. Не гнули бы спину, может, и мать бы не болела!

— Он мой друг. Друзей не продают!

— Всех продают, девочка, — нехорошо усмехнулся остроухий. — Друзей, детей, сестёр. Я заплатил за тебя, а ты сбежала — ох, как плохо. Я не за то платил, чтобы надо мной смеялись, и не за то, чтобы тратить день, идя по твоему следу. Мне обещали, ты будешь покорна, а теперь все знают, что от Хепури сбежала жена.

Ндани занёс кулак, но торговец поднял руку, остановил его.

— Ничего, — сказал он. — Я продам каменного человека, и это золото меня утешит.

— Моя сестра нашла его первой, — нахмурился Ндани. — По праву он наш.

— А что, разве у тебя есть телега? Как ты его довезёшь? Всё равно просил бы меня или кого-то ещё, и пришлось бы делиться. Мы разделим на троих — каждому хватит.

Голос торговца стал мягким и вкрадчивым.