Карина Демина - Королевские камни Страница 9

Независимая.

И бестолковая.

— Теперь… теперь к шерифу заглянем. Ты со мной?

Пожала плечами.

Рядом держится, близко, но соблюдая одной ей известную дистанцию. Она выглядит почти спокойной, умиротворенной даже, и Райдо поверил бы, если бы не взгляд ее, который скользит по витринам. Не вещи она разглядывает, за этими витринами скрытые, но отражения охраны.

Гарма.

Людей его, которые держатся в отдалении, а все одно на виду.

— Не надо их бояться, — Райдо сунул медведя подмышку и свою альву за руку взял, так и ей спокойней, и ему приятно. — Они просто… присматривают.

И присматриваются.

Альва им не по нраву, Райдо чувствует глухое, скрытое недовольство. И сама мысль о том, чтобы пригласить кого‑то в дом уже не кажется удачной.

— Я не боюсь. Я разумно опасаюсь.

— Общество Ната на тебе дурно сказывается?

— Это почему?

— Хмуришься и ворчишь.

— Я не ворчу, я…

— Разумно возражаешь.

— Именно, — она все же подвинулась ближе, и пожаловалась, — у тебя руки холодные… и… можно, я на улице подожду?

— Нельзя.

— Райдо…

— Ты не хочешь его видеть?

Покачала головой.

— Он тоже тебя…

— Нет! — Ийлэ вцепилась в палец. — Нет, он… он просто… я не могу объяснить!

— Спокойно.

— Я… я спокойна. Почти.

— Вот именно, что почти… если хочешь, вообще туда не пойдем. Я потом один съезжу…

— А я…

— Останешься в доме.

— Без тебя? — эта мысль определенно пришлась ей не по вкусу. Ийлэ отвернулась, но отражение ее в витринах, слишком близкое, слишком яркое, чтобы спрятаться, показало гримасу ее лица. — Я… не хочу оставаться там без тебя.

— Они…

— Я знаю. Ты им веришь. Ты… они… твоей крови… расы… но я…

— Боишься?

— Да, — выдохнула она. — Боюсь. Я… я почему‑то всего боюсь… и это пройдет, наверное, но не сейчас… я понимаю, что они не тронут меня, что ты запретил, только… мы вместе пойдем. Сейчас. Ладно? И я могу на улице, а могу с тобой… и с тобой лучше…

Она ухватилась за эту мысль, которая самой ей показалась внезапной, но вдохновляющей.

— Да, с тобой лучше… тем более, что я его знаю… он здесь всегда был. То есть, конечно, не всегда, но раньше мне казалось, что шериф, он как город… часть города… и мэр тоже… и доктор. Представляешь, какая глупость.

Ийлэ говорила быстро, пряча свое волнение за этими вот словами, и Райдо слушал.

Сжимал безмолвного медведя.

Улыбался, потому что кому‑то нужно было помнить, каково это вообще — улыбаться… и смотрел на витрины, правда, видел в них вовсе не охрану Ийлэ, а саму ее.

Белое лицо, заледеневшее.

Маска притворной радости, хотя для радости поводов вовсе нет. И содрать бы ее, но тогда только с кровью, потому как собственное Ийлэ лицо не готово еще открыться.

— Они были, сколько я себя помню… и я думала, что так будет всегда, до самой моей старости… лет до тридцати. А то и до сорока.

— Мне тридцать восемь.

— Да? — Ийлэ остановилась. — А старым ты не выглядишь…

— Я и не старый вовсе.

— Не обижайся.

— Не обижаюсь, но… так что там с шерифом? Он тоже на чай заезжал?

— Случалось, — она все еще стояла, разглядывая Райдо.

Тридцать восемь — это ведь немного?

У него братья старшие… и Кейрен, но тот сам почти щенок… и вообще, Райдо не чувствует себя старым. Уставшим — это да, есть немного. И еще больным, но потому, что он и вправду болен. А вот чтобы старым… старость — это седина в волосах, руки дрожащие, ноющие раны.

Или нет?

У него руки дрожат по утрам, а раны ноют постоянно, что же до волос, то их Райдо бреет, поэтому и не понятно, есть в них седина или нет.

— Он больше виски любил. И табак. Мама называла его ужасным человеком, а мне он нравился… он привозил конфеты… не шоколадные, шоколадные у нас свои имелись. Наша кухарка совершенно потрясающие трюфеля делала. А он приносил петушков на палочке. Или зайчиков. Знаешь, таких, из расплавленного сахара? Дешевые…

— Но вкусные, знаю. Я их обожал.

— И мне нравились. Он их вытаскивал из кармана… говорил, что лесные конфеты, что, мол, с ним лес делился… мама запрещала их есть, а я все равно… это наша тайна была. Моя и шерифа… на конфеты еще табачная крошка налипала. И хлебная. И от этого они только вкуснее казались. А однажды я в городе потерялась… я не хотела уходить, но в лавке было скучно. А снаружи — кот лежал… и я хотела его погладить. Шла за ним, а потом он в переулок нырнул, а я осталась… испугалась тогда сильно.

— Он тебя нашел?

Ийлэ кивнула, тихо добавив:

— Не сразу… часа два прошло. Я пыталась сама выбраться, все ходила… улицы, помню, и снова улицы. Люди какие‑то… и грязь, и голуби, и вообще все… а я маму зову… шериф нашел, и на руки взял. Сказал, что леди не плачут. А я разрыдалась, сказала, что не хочу быть леди, к маме хочу… он же нос вытирал. И платок сунул. И еще карамельку свою… он меня на руках нес, и я думала, что теперь‑то все будет хорошо. Он же шериф. Он мою маму найдет.

Ийлэ судорожно выдохнула и провела ладонью по лицу, сама стирая уродливую маску.

Без маски ей лучше.

Без маски она уязвима, и Райдо понятия не имеет, как ее защитить, не от людей, но от воспоминаний этих.

Он вдруг отчетливо представил себе ее, прежнюю, девочку в воздушном платьице, быть может, розовом — матушка утверждала, что этот цвет просто создан для юных леди, но быть может, зеленом. Альвы любят зелень и к глазам ее пошло бы…

— И ведь нашел. Передал. Даже попросил не ругать, хотя она и не ругала… она сама очень испугалась тогда… тот человек… я ему верила. И городу верила. И дому. А они…

— Предали.

Кивок. И растерянность, будто она, все еще там, в прошлом, на чужих улицах, среди чужих людей, но теперь она точно знает, что искать ее не станут.

А если не станут, то и не найдут.

— Он… он ведь ничего не сделал. Заглядывал в дом… и знаю, что беседовал с…

— Браном.

— Да, — коготки Ийлэ впились в ладонь. — С ним.

Вот это уже было интересно.

— О чем не знаешь?

Она покачала головой.

— Меня… меня для них не существовало. Я была, и в то же время… внизу… держал.

Ийлэ обвела улицу невидящим взглядом. И пальцы ее онемевшие разжались, но Райдо не позволил руку убрать. Прижал к губам, попросил:

— Тише…

— Держал. Цепь… такая, на которой собак… и внизу… у лестницы… не в доме, а… будку поставил. Уже холодно, а я… я не знаю, почему… так захотел и все… сказал, что животным на цепи самое место.

— Сам он животное.

У этой ярости нет выхода.

И не будет, не здесь, не при ней.