Раймонд Фейст - Дочь Империи Страница 9

Запоздалые сожаления о яростных упреках, которыми она обменивалась с отцом вечером накануне ее отъезда, и без того тяжким грузом лежали на сердце у Мары, и прозвучавшее сейчас имя брата обожгло ее новым воспоминанием: он больше не наследник отца. Почти как горестная мольба прозвучали ее слова:

— Только не сейчас! Не сейчас!

Накойя не смолчала:

— Дитя мое, нужно быть достойной своего имени. Ты должна…

У Мары зазвенел голос; она чувствовала, что вот-вот сорвется:

— Я сказала, не сейчас! Еще не совершен обряд погребения! Я выслушаю вас, после того как побываю в священной роще.

Могло показаться, что короткая вспышка гнева отняла у нее последние силы. Едва слышно она добавила:

— Прошу вас…

Джайкен уже готов был удалиться. Он сделал шаг назад, невольно одергивая на себе ливрею, но, взглянув на Кейока и Накойю, увидел, что те не двинулись с места. Военачальник предпринял новую попытку настоять на своем:

— Госпожа, выслушай. Наши враги скоро начнут действовать, чтобы покончить с нами. Властители Минванаби и Анасати оба считают, что род Акома повержен в прах. Возможно, еще несколько дней они не будут знать, что ты не успела принести последние обеты в храме, но нам нельзя полагаться на их неведение. Возможно, шпионы уже донесли им о твоем возвращении; а если так, то в эту самую минуту они строят планы, каким образом разделаться с нами раз и навсегда. От велений долга невозможно отмахнуться. Тебе придется справиться со множеством дел, если мы хотим, чтобы у Акомы осталась хоть какая-то надежда выжить. Теперь имя в честь вашего рода — в твоих руках.

Мара высоко вздернула подбородок — в точности так же, как делала это в детстве.

— Оставьте меня одну, — прошептала она.

Накойя шагнула к возвышению:

— Дитя мое, прислушайся к словам Кейока. Наши утраты прибавили врагам наглости, и у тебя нет времени, чтобы давать себе поблажку. Твои наставники обучали тебя тому, что требуется для жены наследника из другого знатного дома; этого недостаточно для правительницы!

Голос Мары поднялся почти до крика; кровь шумела у нее в ушах:

— Я не просила, чтобы из меня делали правительницу! — Опасно близкая к слезам, она пыталась в гневе обрести опору. — Еще неделю тому назад я должна была стать одной из сестер Лашимы… к чему стремилась всю жизнь! Если мне суждено охранять честь Акомы ради отмщения роду Минванаби, если мне понадобятся совет и обучение — все это подождет, пока я не посещу священную рощу и не воздам долг памяти убитых!

Кейок взглянул на Накойю, и та кивнула головой. Юная властительница Акомы была на пределе сил. И старая няня сказала:

— Все приготовлено, чтобы ты могла посетить рощу. Я взяла на себя смелость выбрать ритуальный меч твоего отца, чтобы призвать его дух, когда настанет срок, а для духа Ланокоты — тунику, которую надевал твой брат в день праздника возмужания.

Кейок указал туда, где на богато расшитой подушке лежали две названные реликвии.

Увидеть меч, которым опоясывался отец в дни торжеств, и одеяние, в которое был облачен брат в ознаменование памятного дня его жизни, — это было больше, чем могла вынести измученная, убитая горем девушка. Чувствуя, что ей не сдержать слез, она приказала:

— Оставьте меня!

Все трое колебались, хотя дальнейшее неповиновение властительнице могло повлечь за собой суровое наказание, а то и смертную казнь. Первым повернулся Джайкен. Не сказав более ни слова, он покинул покои госпожи. За ним последовал Кейок, но Накойя, уже направляясь к выходу, повторила:

— Дитя мое, в роще все готово.

Затем она вышла и медленно сдвинула за собой скользящие дверные створки.

Только оставшись одна, Мара перестала сдерживать слезы, хотя все еще не позволяла себе зарыдать. Она встала и подняла подушку с мечом и туникой.

К участию в погребальном обряде допускались самые близкие: только члены семьи могли войти на Поляну Созерцания, находившуюся в священной роще. В обычных обстоятельствах дело не обошлось бы без торжественной процессии: слуги и вассалы проводили бы хозяйских родичей, оставшихся в живых, до ограды перед входом. Но сейчас из боковой двери господских покоев Мара вышла одна. Она осторожно несла подушку; полы ее измятой хламиды волочились по земле.

Слепая и глухая ко всему окружающему, она, тем не менее, уверенно продвигалась к своей цели. Ее ноги знали путь, вплоть до последнего камня, вбитого в искривленный корень дерева уло около ворот. Плотная живая изгородь, стоявшая стеной вокруг рощицы, защищала ее от посторонних взглядов. Войти сюда, кроме членов семьи Акома, мог только жрец Чококана для освящения рощи или садовник, содержавший в должном порядке цветы и кустарники. Ряд кустов, выращенных перед воротами, не давал никому возможности разглядеть, что происходит внутри.

Миновав арку ворот, Мара поспешила к центру рощи. Там, посреди цветущих деревьев с причудливой формой кроны, находился крошечный священный пруд, куда впадал и откуда струился тонкий ручеек.

Легкая рябь пробегала по поверхности пруда, повторявшей оттенки зеленовато-голубого неба — там, где оно виднелось в просветах между ветвями деревьев.

У самой кромки берега лежал большой камень. Его основание уходило в землю, а всю выступающую часть сгладили природные стихии, шлифовавшие этот камень в течение веков.

Некогда на боку камня было выбито глубоко прорезанное изображение птицы шетра — геральдического символа Акомы; теперь же рисунок был едва виден. Это был семейный натами — священный камень, в котором воплощался дух Акомы. Если наступит такой черный день, когда семья Акома будет вынуждена спасаться бегством из родных мест, то долгом каждого, носящего это имя, станет забрать с собой священный камень и, если понадобится, отдать жизнь, защищая его. Ибо, если натами попадет в чужие руки, семья прекратит свое существование. Мара взглянула в дальний конец ограды. Там находились три натами, захваченные предками Мары. Камни были вкопаны в землю и притом перевернуты таким образом, чтобы вырезанные на них гербы никогда впредь не увидели света солнца. Властители Акомы, втянутые в опасную Игру Совета, в разное время стерли с лица земли три неприятельские семьи. Теперь такая участь грозила их собственному роду.

Рядом с камнем было выкопано продолговатое углубление; холмик влажной земли высился по одну сторону от него. Мара опустила в углубление подушку с отцовским мечом и туникой брата. Голыми руками она подгребла землю обратно в углубление и разровняла ее, не обращая внимания на то, как пачкается при этом ее белая хламида.

Потом она опустилась на колени, ощутив неожиданное и неуместное желание рассмеяться. С ней происходило что-то странное и тревожное. Вот она добралась, наконец, до заветного места, где можно не таясь излить горе в слезах — а глаза ее сухи, и рыдания, которые она силой удерживала в себе все эти дни, сейчас не торопятся вырваться наружу.