Юлия Фирсанова - Начало Страница 9

— Если что понадобиться, я туточки, только крикните, почтенная магева!

— Ну? — едва за бабой закрылась дверь, обратилась я к Фалю. — Будь добр, объясни, с чего ты так во мне уверен, приятель?

— Милана здорова, — чуть смущенно, впрочем, не без веселья, пояснил сильф, вспархивая на правый коровий рог, — а молоко у нее вкуснее, чем у любой коровы в деревне: жирное, сладкое, ароматное! — Фаль даже облизнулся и прижмурил глаза. — Вот я и лакомился, как не следили за коровой, а я все равно свою долю получал. Теперь же с тобой ухожу, поэтому все молоко хозяева сами доить будут.

— Понятно, — я ухмыльнулась пройдохе и, подумав, послюнявила палец нарисовала на лбу смирной Миланы руну ФЕХУ, покровительствующую увеличению стад и достатку. Удивительно, но знак, прорисованный мною на рыжей шерсти, на секунду просиял оранжево-золотым и как бы втянулся в животное.

Фаль, почуяв магию, вихрем слетел с рога, сделал пируэт и, приземлившись мне на плечо, заискивающе уточнил:

— А на что ты колдовала, о Оса?

— Раз корова здорова, хозяйка сейчас благодарить будет, а не люблю я, когда ни на что хвалят, вот и пометила Милану, чтоб и дальше с ней все ладно было: здоровье, удои, хороший приплод, — пожала я плечами и вышла из хлева баба так и приплясывала у самой двери, ожидая вестей.

— Не тревожься женщина, — объявила я с порога, — здорова твоя корова!

— Родимая, спасительница! — обрадовано запричитала баба, не зная, что ей больше хочется, то ли кинуться мне в ноги, то ли обнять дорогую корову, но любовь к собственности победила. Обхватил рыжуху за шею, хозяйка счастливо зашмыгала носом, корова покосилась на нее карим глазом, вздохнула и продолжила жевать.

Ухмыльнувшись, я вышла из калитки, собираясь продолжить прогулку, ан нет, не успела отойти и нескольких шагов от подворья тайно эксплуатируемой Фалем коровы, как сзади послышалось уже знакомое завывание, от которого ломило зубы:

— Магева!…

"Ну что у нее еще, неужто у какой любимой козы запор или петушок лапку подвернул?" — пробурчала я больше для порядка и обернулась к раскрасневшейся под цвет своего блузона крестьянке.

— Благодарствую, магева, благодарствую! — запыхавшаяся баба отвесила мне низкий поклон и пробормотав скороговоркой: — Не побрезгуй, матушка, прими! — всучила мне три потертых квадратика какого-то металла.

"Матушка?" — я оскорблено нахмурившись посмотрела на местный вариант ходящих в обращении денег — свою первую магевскую зарплату, решая, не стоит ли вернуть эти монетки тетке и послать ее, эдакую бабушку, подальше, но Фаль, видно почуяв мои сомнения пропел на ухо:

— Бери, Оса, нельзя отказываться, если магева отплату предложенную не возьмет, человеку счастья не будет.

— О как круто! — мстительно хмыкнула я и сделав вид, что размышляю, помялась с минуту, но затем все-таки сунула монетки в карман джинсов. Тетка облегченно выдохнула и расплылась в улыбке. Значит, все сделано правильно, Фаль не обманул.

Улыбнувшись крестьянке в ответ и слегка кивнув, я продолжила свою прогулку, на ходу расспрашивая сильфа:

— Значит, человек обязан магу заплатить за услугу? И каковы тарифы, то есть люди всегда знают, сколько они должны заплатить магу или волшебник сам цену называет?

— Мага в вольном странствии людская благодарность за искусство волшебное кормит, — прощебетал Фаль. — Сколько может человек, столько и заплатит магу или магеве, но если ей что нужно, то и объявить об этом не грех.

— Стало быть, оплата — вопрос личной щедрости клиента, уравновешенный опасением кары свыше за жмотство, — довольно резюмировала я, пнув мелкий камешек в сторону густой травы у чьего-то забора. — Значит, голодная смерть мне тут не грозит.

Фаль решил, что я шучу, и залился довольным смехом. По-видимому, странствующие маги в этой местности были довольно большой редкостью и ценились весьма высоко.

— Почтенная магева? — меня окликнула сухощавая и высокая женщина средних лет в неброском зеленом платье.

Над повязанным на талии серым фартуком явно поглумился какой-то свихнувшийся дизайнер, приделав к нему множество разномастных карманов. Однако, спокойное достоинство и опыт, отражающийся в светлых не то голубых, не то зеленых глазах шедшей ко мне женщины говорили о ее относительной (кто знает, как у них тут в Кочках с психическим здоровьем в общем и целом?) адекватности. У чокнутых таких спокойно-вдумчивых глаз никогда не бывает, сумасшедшие обыкновенно либо по агрессивному буйны, либо чисты и безмятежны, как одуванчики и так же лишены разумных с нашей точки зрения мыслей.

— Да? — я остановилась и повернулась к женщине. Может, еще работу подкинут, так и на сапоги насобираю.

— Я Катрика, травница, — представилась она.

— А! Я о тебе уже слышала, — приветливо ответила я, сообразив откуда этот приятный терпкий запах сушеных травок. Вероятно, занахарка носила часть своих сборов в качестве аптечки первой помощи прямо в кармашках фартука.

— Догадываюсь, чего обо мне Людвина наболтала, — одним уголком рта сдержанно улыбнулась Катрика, но глаза ее похолодели и насторожились, а руки дернулись к карманам, как у ковбоя к кобуре кольта.

— Сколько не паши, на всех не угодишь, — беспечно махнула я рукой. — Да и как ты могла ее корову выходить, если животина и не болела вовсе, так небольшая магическая заморочка была. А что ты меня звала: из чистого интереса или дело какое есть?

— Помощи просить хотела, — окинув меня острым взглядом и признав годной для продолжения диалога, ответила травница. — У Иваллы, вдовицы, мальчонка занемог.

"Ура, растем, мне уже предлагают попрактиковаться на людях! — мысленно "обрадовалась" я и спросила: — Что с ним?

— С полгода назад со Жданова подворья псина с цепи сорвалась, злобный барбос, здоровенный, что теленок даже на своих с рыком кидался, но терпели, держали. Уж больно сторож хороший. Валь ему на дороге попался. Тяпнуть пес его даже не успел, только повалил, лапами прижал. Люди вовремя отбили. Испугался мальчонка до одури, даже не плакал, бледный как мел был и дрожал. С тех пор молчит. Все понимает, а ни словечка не скажет, — хмурясь, рассказала Катрика, нервно шурша чем-то в своих кармашках. — Я ему уж и травки успокаивающие заваривала и растирала, в ключах ледяных купала. Без толку. Язык отнялся. А Ивалла, мать его, страдает, он ведь единственное, что от Петрина осталось, тот сгорел в одночасье шесть лет назад, зимой, за мной и послать не успели. Теперь же и Валь калечным стал. Поначалу Ивалла металась, все помощи ждала, искала, за любое средство хваталась, потом словно перегорела вся, — брови Катрики сошлись на переносице, в голосе травницы промелькнула настоящая злость не на кого-то другого, а на судьбу и саму себя, что бессильна оказалась помочь.