Алена Харитонова - Жнецы Страданий Страница 9

Подорожную суму собирать не пришлось, она и без того залежалась за столько-то дней.

Толком не попрощавшись с родителями, так до конца еще и не поняв, что все-таки произошло, Тамир оказался за воротами Елашира.

…Он как будто оцепенел, а в голове не осталось мыслей. Пустота. Потому что не мог рассудок воспринять такое откровение: он — Тамир, сын пекаря Строка, единственный ребенок своих родителей — толстый, хворый, нескладный, постоянно мучающийся одышкой и вдруг… Осененный? Быть такого не может!

Но даже своим окаменевшим сознанием парень понимал — креффы не ошибаются. Никогда. И если его выбрали, то впереди — обучение в Цитадели. А как же тогда Старград, Радим? А мать, отец — как?! Вся их отрада — сын. А тут — разлучиться на пять лет! Да переживут ли? Одно дело знать, что единственное дитя в тепле и сытости, а другое — в Цитадели обучается, не пойми на кого.

Вот тогда набрался несчастный смелости спросить у молчаливого спутника, кем суждено ему стать. Донатос посмотрел на него своими оловянными глазами и сказал:

— Первый год никем. А дальше поглядим.

Почему-то эти слова успокоили парня. Чего, спрашивается, всполошился? Поди, отправят к целителям учиться припарки ставить да зелья варить. Почему к ним? Да потому что, прямо скажем, ратоборец или колдун из Тамира получится Ходящим на смех. А целительство — дело, небось, нехитрое. Если уж хлебы месит, то сварить травяную настойку как-нибудь сумеет. Так думал юный странник.

А покамест лежала перед ним дорога. И дорога та тянулась через лес.

Никогда ранее парень не был в такой глухой чащобе. По чести сказать, он боялся леса. Однажды, когда ему было, должно, весен пять, мать взяла сына по бруснику. Тогда был знатный урожай ягод, бери — не хочу, целыми кузовами. И женщина собралась пополнить запасы.

Долго тогда ходили они по упругой мшистой земле, и мальчик смотрел, как в лунки его следов собирается черная вода… Угрюмо шумели высоко над головой сосны, и незнакомая птица кричала в ветвях. А воздух был сладкий-сладкий, слаще земляники, которую он так любил.

Как уж так получилось — кто теперь скажет, но Тамир, залюбовавшись и заигравшись, отошел от ползающей на четвереньках матери. Кочка, пригорок, трухлявый пень, развесистый папоротник, старый замшелый выворотень и вдруг — сразу по грудь в холодную вязкую жижу!

От ужаса даже закричать не смог — дыхание перехватило, особенно когда скудным детским умишком понял, что под ногами нет дна, а только ледяная муть, неумолимо затягивающая в трясину… Жадная топь стиснула ребра, сдавила грудь, мальчик закричал, срывая голос, забился, чувствуя, что стало тянуть еще сильнее, еще неумолимее…

Мать прибежала вовремя — по самый подбородок засосало дитя прожорливое болото. Еле удалось вытащить несчастного — грязного, испуганного, хрипящего, с трясущимися губами и дорожками слез на пухлых щеках.

Тамир навсегда запомнил то отчаяние, одиночество, жадные объятия трясины и… равнодушный шум леса, которому было все равно — умрет несчастный мальчишка или останется жить. Помнил он запах прелой земли и тухлой воды, запах травы и хвои. С той поры мать более не брала единственное дитя в лес. И сама не ходила. Тоже, видать, натерпелась. Бруснику, клюкву, чернику и землянику покупали на торгу.

И вот чаща. Тиха, умиротворена… Но все равно кажется, будто каждая веточка норовит зацепить за одежду, а каждая кочка — выбить неуклюжего наездника из седла. Но все-таки только когда остановились на ночевку, а Донатос очертил обережный круг, Тамиру стало по-настоящему страшно.

Крефф спокойно спал, а его найденыш лежал и, обмирая, слушал, как где-то воет невидимая тварь, как шуршит валежник под чьими-то, то ли ногами, то ли лапами, глядел, как в нескольких шагах от стоянки горят голодом зеленые глаза. А еще, казалось, будто кто-то зовет Тамира, тоненько, ласково, напевно.

Он ежился, крепко зажмуривался, надеясь уснуть, но с закрытыми глазами делалось только страшнее. Так и чудилось: тянутся из тьмы жадные руки Ходящих. Сам того не замечая, паренек стал тихонько поскуливать от ужаса, зарываясь носом в шерстяную накидку. Донатос тут же поднялся, подошел к подопечному и, вполсилы пнув его ногой в живот, прошипел:

— Заткнись, пока язык не вырвал! Никто тебя не тронет, а спать не дашь — мигом за круг вышвырну!

И, еще раз пнув дурня под ребра, колдун вернулся на свой войлок.

А Тамир так и не сомкнул глаз — примеривался к боли, оставленной грубыми сапогами креффа, да держался за оберег под рубахой. Наутро, когда странники покидали место стоянки, юноша заметил недалеко от обережной черты растерзанного зайца…

Да… Тяжело далась дорога — жгла сердце тоска, разъедали душу сомнения и страхи. Потому встреча сначала с улыбчивой, теплой, такой домашней и такой обыкновенной Лесаной стала для измученного опасениями и недосыпом парня настоящей отрадой. А уж знакомство с застенчивой, тоненькой, словно камышинка, Айлишей и вовсе окрылило отчаявшегося было Тамира. Отчего-то вдруг пригрезилось, как они вместе будут учиться на лекарей…

Высокие обитые железом ворота были черны от старости. Но дерево не рассохлось, а, наоборот, словно закаменело. Такие не вдруг выломаешь, их и отворить-то недюжинная сила потребуется.

Путникам открыли после третьего удара. Два крепких молодых парня медленно, с усилием разводили створки. Тамир заметил, как Донатос презрительно дернул уголком рта и сказал одному из привратников:

— Что, Велеш, пока меня не было, небось, ничего тяжелее … не поднимал?

У Тамира заполыхали уши. Он и подумать не мог, что мужчина — крефф! — может сказать такую срамоту при трех девках.

Клесх только хмыкнул. А парень, которому было брошено это грубое замечание, сказал учтиво:

— С возвращением, наставник.

Путники неспешно въехали во двор Цитадели.

Лесана разинула рот. Ей, выросшей в деревне, было непонятно, кактакие стены вообще могли возвести? Это ж какую силищу надо иметь, чтобы на самую верхотуру затаскивать огромные булыжники? Это ж сколько камня требуется и где его взять? Невдомек было девчонке, что в окрестном лесу была каменоломня, в которой частенько ломали спины наказанные за проступки выучи.

Поэтому пока ее изумляло все. И высокие башни, и каменный колодец посреди двора, и булыжная мостовая и даже мощные столбы, врытые вдоль стен. Правда, зачем они нужны, понять не удалось.

А еще по стенам здесь полз бурый лишайник и мох, какой водится в лесу, там, где торчат из земли каменные лбы слоистых валунов.