Татьяна Мудрая - Доброй смерти всем вам… Страница 9

Примерно такие же, как от человека, который пробует телепатически вызвать.

А Мишель лихорадочно размышляла.

Попросить дружка признать младенца своим? Невозможно: он испытает то же отвращение, что и прочие логры. К тому же приятель Мишели был на удивление худощав даже для не-смертного, а насчет её беременности знали все, кому положено знать. Не-смертные дети были редкостью и благословением. Скрыть ото всех? От людей — привычное дело, от своих — практически невозможное. Убить? Родитель-логр, почти как во времена античности, был властен над своими чадами, смертные люди в худшем случае обнаружили бы нежизнеспособный выкидыш, но всё внутри Мишель протестовало. Я так думаю, оттого, что убить дирга куда более хлопотно, чем свернуть шею курёнку. То же — детенышу ощипанной курицы, то же — поросёнку длинной свиньи. Эвфемизмы человечины, если кто понял.

Мысли бедной родильницы метались в суматохе, губы кривились. Руки сдавливали крошечное тельце куда плотнее, чем было нужно для его безопасности.

В это самое мгновение на пороге потайной каморки, где происходило описанное выше, появился некто, по виду человек. Мишель смутно припомнила всё, что знала о нём от «чистых» старейшин: как Белэ, Малона и Тейсса, его скрытно отпустили после суда надо всеми коммунарами. Он был из тех предводителей, кто спасал Париж, а не жёг его на глазах у версальцев, и теперь искал корабль, чтобы отплыть из страны во избежание огласки — хотя бы в те колонии, куда отправляли прочих коммунаров, но свободным.

Отворить заложенную крепким засовом дверь было для него пустяком. Взять мальчика из дрожащих рук матери и прислонить к накрахмаленной до хруста рубашке — делом секунды.

Теперь она могла кое-как разглядеть и оценить мсье Ламбуа. Лет сорока навскидку, лощёный, как аристократ, изысканный, будто денди, белокож и белобрыс почище любого северянина из тех, что вынужденно поменяли страну. Плодные воды и слизь, которые остались на трепещущем багровом тельце, испачкали не только ладони, но и грудь, но этому господину, казалось, было всё равно.

Тот, кто не дорожит чужим мнением. Пожалуй, анархист, как те, кто организовал сопротивление в столице. Но явно не бунтарь. И вовсе не человек. Теперь, с глазу на глаз, Мишель поняла это куда как отчётливо.

— Сударь, кто вы? — пролепетала она. — Эльзасец или лотарингец?

— Он усмехнулся.

— Возможно, во мне задержалась и эта кровь, как многие иные. Густая германская. Тягучий британский эль. Благородное игристое вино из местных виноградников. Моё имя для братьев и сестёр — Хьярвард, но и оно не означает национальности. Только принадлежность к клану, если ты поняла.

— Вы логр? С самого начала похожий аромат, да.

— Мы называем себя диргами, у нас иное представление о своей сути и назначении, чем у вас. Я хочу удочерить твоего сына.

— Зачем вам урод? — Мишель как-то пропустила мимо ушей странное выражение.

— Он не таков, вернее — не будет таким, если о нём хорошенько позаботятся. У смертных подобное бывает куда чаще, чем у нашего с тобой народа: частицы внутри клеточного ядра делятся неверно и прилипают друг к другу не в том сочетании, которое привычно. Ты слыхала о Рудольфе Вирхове и его учении или он для тебя — просто очередной бош?

— Я… я должна дать ребёнку грудь, — кое-как проговорила Мишель.

— Возможно, у меня тоже возникнет молоко — как у собаки, которой подложили чужого щенка, — хмыкнул «мсье Ламбуа». — Не беспокойся, уж мы найдём выход из положения. Тем более что нежная мамаша в тебе только что помышляла насовсем избавиться от своей почки.

— Убить птенца лучше, чем обрекать на муки, — возразила Мишель.

— Ответственная мать, право. Успокойся — никто из нас не будет подвергать это создание рискованным опытам. Мы отлично знаем, что такое кормить и ухаживать. Но поскольку и ты в этом дока… Я заберу дитя с радостью, но поставлю условие.

— Мадам говорила, что если я отдам ребёнка в сиротский приют, то возьмёт меня кормилицей: своей личной камеристке она доверяет больше, чем кому иному. Я отказалась, но…

— Они пока не нашли надёжной няньки, а их сын уже на подходе. Ты пойдёшь и согласишься.

— У меня другое молоко! Мсье Ламб…Мсье Хярв…

— Я знаю, — он кивнул. — Лишь оттого ты и воспротивилась. Это было недальновидно. Скажешь, что твоя девочка родилась мёртвой: так надёжнее и меньше вранья.

— Потому что девочки не было и никто не спросит, почему я её не навещаю.

— Разве что могилку единожды в год. Мы это устроим, — Хьярвард кивнул снова.

— Но зачем и как…

— Ручаюсь, у тебя хватит жидкости, если ты по-прежнему будешь подсасывать у людей. Розоватый цвет молока объяснишь тем, что дитя жадное и сильное, чуть соски тебе не отрывает. Кусается — у него рано прорежутся зубки.

— Но…

— Пока мы здесь, вы с малюткой Полем будете наносить визиты его молочному брату Трюггви. Я думаю, именно таково будет его истинное прозвание: возможно, я даже признаюсь кое-кому, что он — твоё кровное дитя. Месяца через три, когда он выровняется. Это чтобы мадам вошла в понятие, а месье не ревновал — или наоборот, а? И тоже, дай Бог, приложу усилия к воспитанию обоих детей. В старинном смысле: вскормлению или пропитанию.

— Не поняла, — обречённо вздохнула она.

— Молоко дирга может быть своеобразным источником Иппокрены. Игры творческих начал в смертном человеке. И твоё, и в куда большей степени моё. Видишь ли…

Хьяр помедлил.

— Видишь ли, лет сто назад я задолжал миру поэта.

6. Синдри

Дома у нас живётся очень весело. Птички-почки щебечут во всех укромных закоулках, клюют поклёвку и гадят на лету. На слух, вкус и запах даже приятно: не то что человечье гавканье. Сестра-мамуля Рун режет, перелицовывает и штопает всё подряд, что подвернётся под хирургические ножницы с иголками. Дедуля Хьяр на вполне законных основаниях что ни день шпилит лапочку Трюггви в нетопленой — на британский манер — спаленке. Типа для закалки: греются одним совместным пылом. Они даже типа повенчаны — не в правоверной Стекольне, ясное соло: в Швицерланде, штадт Генова. Веяние времени, вещает наш дедусь. Умора слышать такое от перса, зацикленного на проблемах вечности. «Смерть — оборотная сторона жизни. Лишь изведав её, понимаешь, что, собственно, нет обеих: существует лишь одно прекрасно-изменчивое Бытие», — такие заявы я слышу поминутно. Но! Не в критические дни заказа и той мерзкой недели, которая следует за ними.

Трюг, при всех своих мозговёртных умениях и патологической гениальности, характером ещё больший мальчишка, чем я. Или лучше сказать «девчонка»? Говорит, в детстве, лет этак до пятнадцати, его наряжали в короткие платья с кружевными панталончиками: пока дедуле Хьяру не стало западло играть в отцы-матери из-за игры совсем иных гормонов. В общем, мне на днях исполняется восемнадцать, Трюгу давно перевалило за сотню, а иногда гонит такой наив, что прям уши обвисают вялыми лоскутками. Судьбоносная роль, санитары Вселенной, правая рука света и левая рука тьмы и далее по списку. Это при том, что после посвящения он едва дотронулся до полусотни смертников.