Татьяна Умнова - Вампиры замка Карди Страница 90

Отец не хвалил Вилли, но и не лупил его в тот вечер. Он вообще не сказал ему ни слова. А на следующий день в школе, мальчишки обходили его стороной, ни одного обидного слова, ни одного пинка… Какое же это было блаженство! Тоже самое было и на второй день, и на третий, до тех самый пор, пока Мэнни снова не появился в школе.

В тот день мальчишки подкараулили Вилли после школы, когда он шел домой, дождались, когда он будет проходить мимо заброшенной стройки, затащили за покосивший забор, навалились всем скопом и стали бить. Теперь они били сильнее и яростнее, больше стараясь не унизить, а причинить боль. Теперь это был не просто ритуал, теперь они должны были доказать свое превосходство. Раз и навсегда отбить у замухрышки желание сопротивляться. К боли Вилли привык, он давно не боялся ее, но теперь уже он не мог просто так подчиниться. Теперь он знал, что делать. Знал, как делать. И еще он знал, какое это удовольствие видеть ненавистного врага поверженным. Собственных кулаков не хватало, чтобы отбиться, но тут на счастье Вилли подвернулся железный прут арматуры. Как-то сам собой он лег ему в руку, Вилли размахнулся и ударил, практически не глядя куда бьет. Он услышал крик боли и ударил еще раз. Мальчишки бросились прочь. Кое-кто хромал, кое-кто потирал ушибленное плечо. Они не убежали, они остановились поодаль, глядя на истерзанного и окровавленного крысеныша Вилли, с бессильной яростью и — со страхом! Они боялись его!

Вили усмехнулся разбитыми губами, и взмахнул прутом, как рыцарским мечом.

— Ну что, испугались? — спросил он хрипло.

Никто не рискнул приблизиться к нему. Мальчишки стали кидать в него камнями издалека и Вилли ответил им тем же. Конечно, ему досталось больше, один из камней так сильно ударил его в плечо, что перед глазами потемнело. Вилли покачнулся и едва не упал, но все-таки устоял и прут из рук не выпустил. Боли он не чувствовал. Совсем. И страха не испытывал тоже. Только перед глазами как будто клубились темные сполохи, которые вдруг на единый миг как будто сложились над головами его недругов в уродливую зубастую рожу. Эта рожа злобно клацнула зубами, хотела кинуться на его, — но вдруг исчезла, истаяв как тень под лучами солнца. И тот час же мальчишки сорвались с места и убрались восвояси.

Позже, уже много лет спустя, вспоминая тот день, Вилли думал, что было бы, если бы он упал? Набросились бы на него его недруги, забили бы до смерти?

В тот вечер Вилли пришел домой избитым больше обычного, но в его руке все еще был железный прут. Прут был испачкан кровью. Отец снова ничего не сказал. И не бил его. Больше никогда его не бил.

Вилли вообще больше никогда никто не бил.

Свое оружие он носил в сумке с книгами, так чтобы торчал заостренный конец, как напоминание и предостережение всем, кто захочет его обидеть. Никто и не хотел. Отныне все еще больше сторонились Вилли, у него сложилась репутация неуравновешенного ребенка, агрессивного и непредсказуемого, и это вполне его устраивало. Можно сказать — он даже был счастлив. Почти всегда… По крайней мере до той поры, пока отец не выдумал новый способ воспитания в нем мужества.

Ко всем прочим своим недостаткам Вилли еще и боялся темноты.

Отец долгое время не догадывался об этом, потому что никогда не заходил к сыну в комнату перед сном, и Вилли сам не относился к своему страху серьезно. Он просто просил маму оставлять ему зажженный ночник. С ночником ему было не страшно. Ну, почти…

Когда отец узнал о ночнике, он снова впал в бешенство, расколотил фонарь об пол, в очередной раз назвал Вилли трусом и ничтожеством и запретил маме оставлять в его комнате свет.

Мама не сопротивлялась. Она вообще очень редко вмешивалась во взаимоотношения Вилли с отцом. Скажем прямо, она не вмешивалась никогда. Она не хотела ничего знать, не хотела понапрасну расстраиваться, вероятно полагая, что ничего не может изменить. Эта женщина действительно была странной, слишком тихой, слишком незаметной. Всегда одетая в длинное темно-серое очень строгое платье, она походила на призрак. Или просто на тень. Она плыла по течению, как маленькая рыбка — столь маленькая и прозрачная рыбка, что у нее даже не было причин прятаться и оглядываться по сторонам, не страшно, что кто-нибудь съест, ее просто не заметят.

Мама никогда не работала, она проводила дни за домашними хлопотами, вязала свитера, готовила обеды и стирала рубашки — Вилли каждый день ходил в школу в свежей — а еще она читала, читала, читала. Читала все подряд, что только попадалось ей под руку, и потом вечерами рассказывала сыну странные и жутковатые истории, где всегда была она, и не было ни Вилли, ни отца, как никогда не было и маленького полинявшего домика за зеленым забором, и унылого городишки, а были замки, рыцари, войны, и что-то еще темное, зловещее, страшное и притягательное, — совершенно непонятное.

Вилли всегда терпеливо слушал мамины истории, они не нравились ему, каждый раз оставляя в душе какой-то осадок неизбывной тоски, от которой хотелось плакать. Вилли было жаль маму, и было страшно ее совершенно пустых, устремленных куда-то вглубь себя, огромных темных глаз.

«Только бы она не ушла навсегда! — молился Вилли про себя, — Пусть она вернется! Пусть она только вернется! Если она так и останется там — я, наверное, умру».

А мама, должно быть, осталась бы ТАМ с большим удовольствием, но почему-то не получалось так легко и красиво сойти с ума.

Мама возвращалась — в ее глазах появлялся свет, она улыбалась, целовала Вилли, и желала ему спокойной ночи.

После маминых историй Вилли часто снились кошмары. Кошмары, которые так сильно походили на явь, что мальчик и считал их явью… Очень долго считал…

Чудовище было огромным. Оно было покрыто слизью и жутко воняло. У него были длинные щупальца и маленькие глазки, светящиеся в темноте как раскаленные угольки. Днем оно пряталось в подполе, а ночью просачивалось сквозь дощатый пол и подбиралось к Вилли, чтобы схватить его, опутать щупальцами и утянуть под землю в свою мерзкую берлогу, где и сожрать заживо.

Несколько раз Вилли видел его. Совершенно точно видел наяву, а не во сне.

В первый раз оно появилось, когда мама выключила свет и ушла. Не сразу. Спустя час, а может и больше. Вилли успел уже уснуть и ему снился какой-то тягостный душный сон, а потом — сквозь сон он услышал эти странные скользкие и влажные, чавкающие звуки, как будто что-то тихо-тихо подбиралось к нему. Сон мигом слетел с него. Вилли застыл в своей постели, боясь дышать и широко раскрыв глаза. Он видел, как тихо ползет к нему огромный сгусток тьмы, самой темной тьмы, какая только есть в мире. Она была почти неразличима в темной комнате, и все-таки Вилли видел ее. Нет, конечно же, он сомневался, и уговаривал себя, что никаких чудовищ не бывает, и никто не мог бы проникнуть к нему в комнату просто так, но потом — потом он увидел глаза… Маленькие, очень злые темно-красные глазки смотрели прямо на него. И сколько же было в этих глазах ненависти. Необоснованной, странной, завораживающей, совершенно нечеловеческой.