Алексей Семенов - Травень-остров Страница 97

Вельхи своих духов нимало не боятся, потому что тем вовсе не нужно посягать на то, что зовется человеческой душой. У духов своя жизнь, в которой нет места тем сомнениям и тревогам, которые тревожат человека. Они — духи — словно огонь, пылают ясно все свои годы, пока не истончатся так, что станут и вовсе невидимы и неслышимы и растают в конце концов среди холмов и равнин. Они помнят о древности, и то, что занимает ныне людей, мало их трогает. Ни одна людская душа, будь она похищена, не выдержала бы этого горения, и ни один дух не смог бы пробыть долго в теле человека, ибо томился бы по той ярости и свежести, что осталась в его стране. И люди, и духи знают об этом и потому относятся друг к другу с несомненным уважением, что не мешает им иной раз уходить из своего мира в другой. Во-первых, потому что и души, и духи жаждут новизны и чудес, а во-вторых, и это «во-вторых» служит, если подумать, причиной первому, всех — и людей, и духов — ведет за собой тоска по тому неведомому времени и тем незнаемым местам, где все настоящее и совершенное и нет безнадежности в волшебном и странном пении и музыке духов и в светлой, глубокой и неизбывной печали человеческой души.

Зорко удалось то, что получалось не у всякого исконного жителя здешних краев. Он научился не слишком удивляться тому, когда ночью прямо из стены круглого вельхского дома выходило вдруг странное существо, схожее сразу с собакой и лаской, и шло какое-то время рядом, а после сворачивало через межу на жнивье, где и пропадало, никак не давая знать о причине такого поведения. Зорко не боялся, когда по дороге из дальней деревни, когда солнце уже зашло, ему встречался кто-нибудь, о ком доподлинно было известно, что он или она умерли довольно давно, и венн мог даже посудачить с ними о том о сем. Бывало, что и среди белого дня мимо него проносились ужасные неистовые всадники с развевающимися гривами рыжих и черных волос, в бронях и золотых украшениях, сидящие на огромных конях с красными киноварными ушами и пеной на удилах.

Зорко никогда не спрашивал, но теперь точно знал, что и Геллах, и Лейтах, и Кормак, и некоторые иные мастера, жившие близ Нок-Брана, часто наведывались в страну духов и принимали у себя гостей оттуда, но никто этим не хвалился и никак этим не пользовался, кроме как затем, чтобы вещи и творения из слов и звуков выходили краше и ярче прежних. И никто не упрекал никого в колдовстве, потому что дорога печали, которой следовали, каждый по-своему, эти люди, как железная рыба в стеклянном шаре, смотрящая на Гвоздь-звезду, вечно вела сторону, где нет тени и зла.

Мало того, венн догадывался, что, может быть, кому-то выпало на долю испытать в стране духов нечто подобное тому, что испытал он. Живой и невредимый, Зорко чувствовал, что взгляд синих, как лед, очей королевы Фиал разбудил в душе его неясную и беспокойную надежду и ожидание, а меч Брессаха Ог Ферта оставил в его сердце свой осколок, и Зорко мог теперь видеть туманную суть веществ и предметов и читать в чертах земли и путях звезд неясные прежде письмена.

Часто, когда он темным уже вечером, в осенние сумерки, в добрую звездную погоду или в ненастье, сидел при лучине, разбирая повести о сути жизни и поучениях, извлеченных из времени, составленные каким-нибудь многоученым аррантом, дверь наружу сама собой открывалась, и духи входили к нему запросто, рассказывая удивительные истории и басни о прежнем или даже немного о своем бытии в холмах. А то просто усаживались по скамьям и лавкам и вели свои, понятные только им разговоры, и воздух дома полнился тайной и древностью.

Однажды, с неведомой целью, повинуясь чувству ожидания неразгаданного знака или знамения, Зорко бродил по тропкам, что разбредаются в разные стороны, вьются и переплетаются неожиданным образом в лесу на полдень и закат от Нок-Брана. Лес этот издавна слыл волшебным, а помимо этого был известным обиталищем всякой безобидной или не слишком безобидной вельхской нежити. Даже звери и птицы здесь были особенные и, если человек встречался с ними, смотрели так, будто знали некие вещи, о коих растяпе-пришельцу было невдомек. Мало того, и деревья в этом лесу, как говаривали, могли передвигаться и сообщались меж собой как по-людски разумные.

Стоял ясный и прохладный день месяца листопада, пограничный с первым днем месяца грудена. Зорко забрался куда-то в самую глушь, и ощущение того, что он где-то совсем рядом с разгадкой своих блужданий, стало вдруг пуще прежнего. Он оказался на длинной, засыпанной березовыми, кленовыми и ольховыми листьями поляне, перед невысоким холмиком, похожим скорее на бугор. На склоне его, почти на вершине, придавливал землю заросший толстым мхом и лишайником огромный валун-дикарь, а дальше, за бугром, через оплывшее русло высохшего ручья был переброшен каменный мост о двух опорах и трех пролетах, кой с годами обветшал и даже местами развалился. Ныне ручей, должно быть, тек здесь только в дни сильных и долгих дождей или по весне, когда таял обильно снег.

Бугор обильно зарос березой, кленом и осиной, и под листьями и мхом Зорко угадал шляпки больших и крепких грибов, думавших видно, что никто до них здесь не доберется. Грибы меж тем были известными провожатыми к местам потаенным и необычным, и потому то, что они столпились тут, да еще такие огромные и красивые, заставило Зорко насторожиться. Тишина такая, что паутинка пролетит — слышно будет, замерла в воздухе, и венну казалось, что стук его сердца и шум дыхания слышны сейчас, этой тишине благодаря, на многие версты, до самого Нок-Брана.

Шелест листьев, тронутых чьим-то движением, заставил Зорко вздрогнуть. Ветка качнулась, и за кустом боярышника он увидел молодого оленя, бархатными черными глазами глядевшего на человека. Мгновение олень оставался неподвижен, а затем, вышагивая осторожно и грациозно, вышел весь из-за своего лиственного укрытия и остановился на вершине бугра, поводя ушами. Еще миг он стоял так и вдруг, потянув трепетными ноздрями воздух, напрягся всем телом, молниеносно развернулся и рванулся назад, в чащу.

Сей же миг позади себя Зорко услышал оглушительное шуршание листвы и лай: это черный пес, повсюду сопровождавший Зорко и только сегодня отставший зачем-то от него по дороге к лесу, догнал венна и, подкравшись, должно быть, неслышно к оленю, в последний миг был все же им замечен, и теперь вот так шумно дал знать о своем появлении.

Сейчас же с той стороны, куда скрылся олень, из кустов выкатилось какое-то чудное создание, мохнатое, обросшее коричневой шерстью. Сначала Зорко принял его за неизвестного зверька, но существо, не обращая внимания на большого пса, тут же ощерившегося и вздыбившего шерсть, скатившись по склону, перекувырнувшись попутно раза два, вскочило на ноги и бросилось прямо навстречу венну. Зорко с удивлением понял, что это вовсе не зверек, а человек невысокого — по грудь ему — роста, и действительно весь шерстяной и взлохмаченный, как домовой, обросший и заросший бородой до самых пят.