Лорд Дансейни - Время и боги: рассказы Страница 99

Это было изложено в манере, еще более ясной, нежели обычно в телеграммах, поэтому истолковать эти слова превратно было невозможно. Однако, хотя сэр Джефкоут и не мог истолковать эти слова неверно, он не сразу уловил всю значимость сообщения и все его вредоносные последствия.

Надо сказать, что на поприще адвоката сэру Джефкоуту, можно сказать, не было равных. Он был мастером своего дела. И сколько бы ни критиковали витиеватую манеру его выступлений, среди убийц многие испытывали к нему более чем благодарность.

Как раз в этих кругах те самые фразы, на которые набрасывались критики, а обвинитель подвергал осмеянию, и которые в итоге влияли на мнение суда, — эти фразы вспоминали с тихим хохотком благодарного удовлетворения. И вдруг эта телеграмма — да еще от Епископа, из Министерства внутренних дел и из Скотланд-Ярда, объявляющая о том, что преступность на пять лет прекратится!

Ему было пятьдесят пять, и целых пять лет его жизни у него хотели отнять — к концу этого срока в суде будут толпиться юнцы, овладевшие всеми приемами, наработанными им за тридцать пять лет, а ему будет уже шестьдесят. Он отчетливо увидел, какую работу ему придется проделать, чтобы вообще удержаться на своем месте в свои шестьдесят, и еще более отчетливо он понял свое будущее финансовое положение, поскольку вообще терял источник средств к существованию.

Он зарабатывал тридцать тысяч в год, однако достаток в Англии облагается налогами еще более высокими, чем алкоголь, лишь кокаин может с ним соперничать, так что сэр Джефкоут так ничего и не скопил. Это был ужасающий сон. Но и в этот момент слабая вспышка сомнения, должно быть, озарила его разум и вселила в него надежду, подобную лучику солнца в пасмурный день, и он поспешил позвонить Епископу Билчестера.

— Это в самом деле так?

Ответ на заставил себя ждать. Звенящий голос Епископа отчеканил каждый слог со всем великолепием ораторского искусства.

— Боюсь, что да, — было сказано.

— Я не совсем это имел в виду, — позднее пояснил Епископ, и все же не осталось ни тени сомнения в том, что грядет длительный период, лишенный преступлений.

Затем сэр Джефкоут набрал Скотланд-Ярд и узнал, что у них творилось, когда они об этом узнали. Идея изначально пошла от Церкви, в процессе истолкования Священного Писания, хоть и не от самого Епископа, вот уже неделю она проверялась лучшими умами Скотланд-Ярда, и была признана безошибочно верной. Сэр Джефкоут воспринял эту новость без удивления и даже без сомнения, разве что, беспокоясь о воздействии данной проблемы на свое будущее, позвонил для пущей уверенности в Министерство внутренних дел и услышал оттуда такую единодушную поддержку, что лишился последней надежды.

Он повесил трубку и вернулся в постель в мрачных раздумьях, тем более мрачных, что все это происходило во сне. Он думал о ближайших пяти годах, которые разрушат весь его образ жизни, о том, как он уподобится плотнику, у которого отняли дерево. Тщетные надежды витали в его мозгу, кружась, словно листья в лунном свете, поблескивающие среди дерев, — напрасные надежды, будто кого-нибудь еще могут обвинить, хоть он и не совершил ничего предосудительного, предъявить ему ложные обвинения, и сэр Джефкоут возьмется его защищать, но вскоре все эти надежды канули во тьму.

Защита по ложному обвинению доступна любому безмозглому юнцу, а его, сэра Джефкоута, ораторское искусство, его гибкий ум, его блестящие таланты — они предназначались вовсе не для таких тривиальных случаев, ведь нельзя же рыть землю острейшей бритвой! Бритва! Это слово осветило все его сознание. Существует нечто, что избавит его от пяти лет нищеты, от крушения юношеских надежд, от долгого сползания в пропасть голода или попрошайничества. Ну, скорее всего, голода, подумал он, но кто знает, как оно все сложится?

Теперь уже слишком поздно начинать что-то новое и соперничать с молодыми за место под солнцем на каком-либо новом поприще. Слишком поздно для всего, кроме бритвы. Только бритва могла бы спасти его от жалости друзей и притворной щедрости врагов, которую он в мгновение ока представил себе с предельной ясностью. Безболезненная и быстрая бритва, или пологий склон нищеты, ведущий прямо к голоду. Разве можно сомневаться в выборе? У него в комнате имелась бритва старого образца, он брился ею еще до того, как изобрели безопасные бритвы, в те дни, когда он зарабатывал себе имя — имя, которое можно обрести лишь раз в жизни. Старинное лезвие было еще вполне острым, — достаточно острым, чтобы достигнуть цели.

Он торопливо заточил бритву, а затем приложил ее к горлу и резанул со всей силы. Впервые он совершал такое тяжкое преступление. Но силы оставили его, рука дрогнула. Он, решивший покончить жизнь самоубийством из-за того, что преступность прекратила свое существование, парадоксальным образом в этот момент забыл, что она и в самом деле прекратилась, и что совершенно невозможно, чтобы наилучший адвокат, специализирующийся на защите преступников, не принял во внимание тот факт, что самоубийство — это тоже преступление. Он сильнее надавил на лезвие, но оно не сдвинулось с места, и бритва выпала из его немощной руки на пол.

И не в силах прибегнуть к единственному избранному им средству спасения от голода и потери своего положения, он взглянул на упавшую бритву и зарыдал. Его так и нашли на следующее утро — все еще рыдающим в постели.

Миссис Малджер

Перевод В. Гришечкина

Когда-то мать миссис Малджер держала пансион. Миссис Малджер тоже сдавала комнаты; как и мать, она жила в том же небольшом северном городке и была вдовой, а время летело быстро и неумолимо. Впрочем, сама миссис Малджер уже не считала, будто время летит; чаще она думала, что оно пролетело, а она и не заметила как, ибо сейчас миссис Малджер было под пятьдесят, и если смотреть с этой точки зрения, ее время действительно ушло. Но сегодня ей вдруг показалось, что, несмотря на прошедшие годы, время вовсе не двинулось с места, ибо подступала весна, а за столом в гостиной сидели два молодых человека (ее жильцы из числа студентов университета) и спорили о поэзии. Миссис Малджер как раз сошла в гостиную, чтобы покормить золотых рыбок, и наткнулась на занятых разговором юношей. И тут ей вдруг показалось, что трех десятков лет как не бывало, а молодой жилец ее матери говорит с ней о тех же самых вещах.

И даже после того как миссис Малджер закончила возиться с рыбками, она не могла справиться с собой и замешкалась, слушая разговор, который так отчетливо и живо напомнил ей прошлое. Никакого особого смысла она в нем не видела; во всяком случае, там его было едва ли больше, чем в словах, которые когда-то давно говорил ей тот, другой человек, однако в голосах обоих юношей миссис Малджер без труда узнавала тот же жар и ту же всепобеждающую уверенность в чем-то неведомом и непонятном — такие интонации слышатся порой в начале апреля в песне черного дрозда, когда он совершенно уверен в приходе весны. Вот почему она стояла и, слегка улыбаясь, прислушивалась к разговору. Да, разумеется, молодые люди спорили о поэзии. Как обычно. Удивительным было то, что каждая произнесенная ими фраза казалась ей бесконечно знакомой, хотя она мало что понимала в их разговоре. Подчас миссис Малджер даже чувствовала, что могла бы закончить за них начатую фразу. Но вот один из молодых людей начал декламировать строфы из какого-то старого стихотворения. Оба студента хвалили его (хотя и очень странными словами) и превозносили до небес слог и стиль.