Книга 2. Бич Божий. Крест и полумесяц - Руслан Ряфатевич Агишев Страница 10

Глава 3

Не говори Богу о своих планах, чтобы не рассмешить его

Родовой аул имама Шамиля после того, как он объявил карательный поход против клятвопреступника и убийцы хана Джавада, напоминал собой разворошенный палкой муравейник. И без того довольно крупное селение, сейчас выросло еще больше. По самым скромным подсчетам численность его населения увеличилась в два, а то и три раза. Внутри крепостной стены и за ее пределами раскидывались все новые и новые шатры, в которых селились прибывающие воины. Каждый день селение принимало двадцать — тридцать мюридов. Иногда прибывали и более крупные отряды, численностью в сто и более штыков, которых нужно было устроить, поставить на довольствие и пристроить к делу. Много сотенная орава здоровых мужиков с оружием и бурящим в крови адреналином не могла сидеть на одном месте и долго оставаться без дела. Все эти и многие другие вопросы требовалось решать незамедлительно, иначе нарастающий хаосу мог всех и вся захлестнуть с головой. Словом, было отчего болеть голове и у самом имама, и у его ближайших сподвижников.

—…Что в это сложного? Нужно было всего лишь обустроить отхожие места! Засрут же все вокруг, прости Господи, — с самого утра уже рычал Ринат, когда после утреннего намаза наведался с инспекцией в импровизированный военный лагерь возле селения. — Что, так не делают? Что, не по старине⁈ Одну большую канаву для дерьма тебе предки запрещают вырыть⁈ Это какие-такие предки⁈ Вообще, что ли с ума по сходили!

Один из наибов, звероватого вида горец в косматой папахе, в ответ лишь вращал глазами. Он совершенно искренне не понимал, зачем его воинам нужно копать еще какую-то длинную яму. Для чего? В старину такого никто не делал. Горцы веками ходили в набеги «воевать» своих врагов и справляли нужду, где и как придется. Вообще, многое из тех военных новшеств, что предлагал Ринат, встречалось, если не в штуки, то с выражением крайнего недоумения. Зачем, часто звучал вопрос. Для чего идти на какие-то странные ухищрения, которые в добавок выглядят нечестными, «бабскими» и не достойными настоящего воина⁈ Мы всегда справлялись без всех этих уловок, утверждали несогласные. Главное, добраться до врага и «схлестнутся» с ним лицом к лицу…

— Что тут сложного? Отрядил рыл пятьдесят — шестьдесят копать за пределами лагеря длинную узкую. После обязал всех справлять нужду именно там, а не в каком-то другом месте. Ведь начали уже к реке ходить! Б…ь! А ниже по течению женщины белье стирают… Вон, уже собрался кто-то. К реке потопал, — наиб, похоже, все равно не понимал; Ринат тяжело вздохну и махнул рукой на него. — Короче, я сказал, нужно выкопать и ходить только туда. Не дай Господь, не сделаете… — он выразительно мотнул головой, намекая на серьезные последствия.

Едва горец в окружении десятка своих товарищей ушел, громко и недовольно обсуждая приказ, Ринат уже забыл про него. Ибо «на горизонте нарисовалась» новая проблема.

— Господин, я выяснил, что здесь, вообще, дозорных нет. В патрули ходят только люди из нашего селения, — подойдя ближе, сообщил ему Ахмед, его помощник и порученец. — Эти не хотят. Говорят, все равно чужих здесь нет. Боятся же лишь бабы…

Вот тут уже у Рината конкретно взыграло ретивое. Нежелание и даже непонимание нужности оборудования общего сортира для большого числа людей он еще мог каким-то образом понять и объяснить. Просто редко собираются такие многочисленные отряды и нет нужды в специальных отхожих местах. Но игнорирование караульной службы он просто физически не мог оставить без внимания.

— Ни хр… тут девки пляшут, если снизу посмотреть. Ахмед! Мухой за всеми наибами! Пусть тащат свои задницы в мой шатер! Бегом! Бегом! — заорал Ринат на опешившего порученца, который явно не ожидал такой реакции. — Дети гор, вашу м… Воевать они, значит, хотят, а все остальное побоку…

Встревоженные наибы, бывшие одновременно и гражданскими руководителями крупных селений и воеводами ополчений из них, прибежали довольно быстро. Судя по взмыленному виду и красным лицам некоторых, кое-кто, видимо, подумал, что на них или напали или еще собираются напасть. Собравшиеся обступили Рината с недоуменными лицами. Объяснений ждали. И тот их не разочаровал.

«Вставил пистон» просто грандиозных размеров, конечно фигурально выражаясь. Другими словами вряд ли можно было проиллюстрировать тот накал эмоций, что ощущался в тот момент в шатре. Давай волю свою гневу, Ринат высказал им все, что думал о дисциплине в отрядах мюридов.

—… Как же вы смеете называться мюридами⁈ Куда вам исполнять волю Господа нашего, если вы не слушаете наказов своего наставника и шейха⁈ Мюрид — это терпеливый путник, который на пути к Аллаху тщательно, не выказывая нетерпения и гордости, исполняет все предписания. Вы же, б…ь, анархисты! — значение вырвавшегося у него в запале слова они вряд ли поняли, однако общий негативный посыл определенно дошел до каждого. — Почему в лагере перед выступлением такой бардак⁈ Почему не разобрались с распределением продуктов? Снова каждый питается, как может и где может? Почему нет дозорных? Нас же тут всех с голыми задницами схватят! Ночью ворвутся в лагерь и вырежут всех, как кур! Что, словно было решить с очередностью караулов⁈

Он, конечно, еще распылялся и дальше. Громко, ярко и образно. Только одними воплями и наскоками всех проблем было не решить. Здесь требовалась постоянная и неустанная работа по каждому из направлений: боевая и физическая подготовка, организация передвижения отрядом, обустройство лагеря и караульной службы.

Всеми этими вопроса, поток которых не уменьшался, а становился лишь больше, приходилось заниматься с утра и до самой глубокой ночи. Иногда ему начинало казаться, что ворох проблем вот-вот погребет его под собой, раздавит вместе с папахой, черкеской, шашкой и ружьем.

Ближе к дате выступления Ринат начал осознавать, что приготовиться, как следует, ему все равно не удастся. Собираемое войско, несмотря на уйму потраченных сил и вложенных ресурсов, все еще напоминало даже не ополчение, а разношерстное сборище охотников и крестьян. Вооружен был, кто во что горазд: одно ружье на троих-двоих, одна более или менее современная винтовка русского или английского образца на десятерых. Не все были конными. У некоторых было плохо с одеждой. Про защиту — панцири, кольчуги, наручи, даже говорить было нечего.

Время, просто катастрофически не хватало на то, чтобы привести его войско в более или менее приемлемый вид. Приходилось, идти на Джавада с тем, что имелось. Медлить дальше было не просто опасно, а смерти подобно. Если верить стекавшимся к нему со всего Кавказа слухам, то враг с каждым днем становился все сильнее и сильнее. Рассказывали, что южные селения начинают признавать его, а не Шамиля, имамом всего Кавказа. Еще хуже тревожнее были известия о том, что Джаваду удалось договориться с османами и, кажется, с англичанами о поставках оружия и пороха. Последнее, в случае истинности, могло в корне поменять всю ситуацию. Поэтому нужно было спешить…

—…Выступаем завтра, братья, — на вечерней трапезе озвучил Ринат и едва не оглох от поднявшейся волны громких приветственных криков.

Кричали мужчины, старики, подростки и даже дети. В общий гул голосов вплетались гортанные выкрики, угрозы своим врагам, похвальбы своей храбростью. И только где-то на самых задворках еле слышалось тихое скуление женщин, словно чувствовавших смерть и раны своих близких.

Ринат огладил бороду и покачал головой, обводя взглядом не утихавших людей. Что тут было сказать? Это была их стихия — первобытная, жестокая, по своему красивая и справедливая. Здесь царствовало право сильнейшего и храбрейшего веками и тысячелетиями с тех пор, как древний человек в этих местах смог убить пещерного медведя. По другому дети гор просто не могли, не умели и, наверное, не хотели. Многие из них просто жили войной, которая была и источником пленников, денег, дорогого оружия и, главное, славы. И как они могли не радоваться новому походу? Ведь теперь нищие станут богачами, холостые обретут красивых и ласковых дев, безоружные раздобудут себе дорогие ружья и шашки. Странствующие ашуги (певцы и сказители легенд) сложат об их подвигах песни и будут петь их в разных селениях. Раз можно было этому не радоваться?

На утро,