Человек - Никита Чернов Страница 11

Готовый и передохнувший, он продолжил уже обычный путь вдоль реки. Жизнь под тучами темнела и затихала, только человек шёл, медленно, где-то в своих мыслях. В природе была закономерность и понятность, гармоничность. Что-то умирает, позволяя жить другому, без обид и сожалений, ибо такова жизнь. Но человек шёл, вопреки, где-то в своих, непонятных природе, мыслях, которые выходили за грани рационального и закономерного.

А дождь ударил вполне закономерно… Сильно и нещадно! А ветер вышиб хорошей дубиной воздух из лёгких человека, чуть не повалив его. Человек согнулся и прижался к посоху, будто к матери, способной защитить от всего и вся. Но нет… Вода резала и прошивала, забираясь под каждый кусочек материи, и даже за панцирь. Глаза человека практически ничего не видели – лишь то, что было под ногами. Горы? Холмы? Безмерные рощи? Нет, ничего не позволяла увидеть, опустившаяся на землю молочная пелена. Где-то прогремел гром, похожий скорее на болезненный треск ломающегося дерева. Некогда мягкого рокота реки и подавно не было слышно, всё заглушил сплошной ударный шум дождя. Он за секунды не оставил от человека сухого места, в прямом смысле. Он был вымочен до нитки, но холодно ему не было. Подступивший болезненный жар согревал, и даже если бы не дождь, то человек всё равно был бы мокрым. Один страшный зверь сменился другим – голод на стихию. Идти снова стало невыносимо. Глаза не раскрывались больше щёлочки, в нос так и пыталась затечь вода вместе с вдыхаемым воздухом, пропахшим влажной землёй и травой, осенней прелостью. Вода была везде, она текла всюду. Волосы на голове и лице слиплись и превратились из огненно-рыжего в бурый. Нет, идти дальше глупо – впустую тратить силы, борясь со стихией и дрянной почвой, которую развезло будто сопли.

Тяжело и неуклюже шагая, он добрался до растущей у реки ивы. Широкие, кустистые жёлтые ветви дерева, растущие, будто соломенные волосы прекрасной девы, и ствол, склонившийся к земле, прикрыли человека от ливня. Меж ветвей, конечно, капало, но уже было лучше. Он прислонился к стволу и позволил себе немного передохнуть в ожидание кончины ливня, обсыхая и обтекая от воды.

Воздух стал прохладным, отчего дыхание из ноздрей и рта выходило облачками пара. Да и лихорадка сменила жар на озноб, что вместе с мокрой, сырой, холодной одеждой, липнущей к телу, и прохладой ледяного стального панциря, дарило невероятное чувство одиночества и отречённости, пробирающее до глубины нутра. Но возможно это была лишь дрожь, сотрясающая всё тело в попытке согреться.

Трясущимися пальцами, будто ветви на ветру, он развязал завязки наручей, панциря и поножей, освободившись от доспехов, снял полностью и всю одежду, оставшись в чём мать родила. Развешал её на стволе и присел на выбивающийся из почвы корень голыми ягодицами, что тут же вызвало холодный всплеск дрожи, хлынувший волной по телу. Он сидел, подобрав колени к груди, пытаясь согреться и разжёвывая очищенный, будто кол на вурдалака, корень лопуха. Покончил со скудной пищей, и его вдруг стало клонить в болезненную дрёму, из которой его постоянно вырывала дрожь или порыв ветра с порцией холодного дождя, заставляющего всё тело сжаться в один комок, зубы сжаться в страшном импульсе, а дыхание отказаться от своего труда. Но как бы ни было сложно, а дрёма всё же объяла сознание, и позволила незаметно и менее болезненно переместиться в будущее, где ливень переставал, переходя в лёгкую тёплую морось. С ветвей ивы падали тяжёлые капли воды в здорово разлившуюся реку, отзываясь стрелами брызг. Небо светилось синевой в разрывах меж грязных туч. Солнце, вновь показавшееся, подсказывало, что в дрёму человек упал как минимум часа на три-четыре – оно уже перебежало зенит, когда по началу дождя до полудня оставалось ещё несколько часов. Жизнь потихоньку возвращалась в мир после ливня: птицы сотрясали воздух своим чириканьем, муравьи ползали по выгнутой к земле стороне ствола ивы, мелкие рыбёшки вырывались из воды, пытаясь схватить мушку послаще. Солнце, будто свеча во мраке, освещало редкими лучами густую тьму реки, вновь игриво клокочущую с новой силой.

Одежда была всё ещё сырой и долго бы оставалась такой из-за повышенной влажности воздуха, но делать было нечего, и человек стал натягивать её, встречаясь с мокрым сопротивлением. Тело прошибало в дрожь от каждого соприкосновения – оно привыкло за несколько часов к низкой температуре, кожа обсохла, как и волосы, но теперь его снова заставляют терпеть холод влаги. Губы его были сухи, что бедная почва в пустыне, а голод снова показывал зубы. Человек спустился к воде, но идти и практически не нужно было – она поднялась по корни дерева, и ему нужно было лишь опуститься на колени, однако жажда отпала как-то сама собой, когда он увидел разного рода сор и муть в воде, а подняв взгляд он разглядел плывущий в паре метров от него серый трупик не то мыши, не то крысы лапками кверху. Да, пить уже как-то не хотелось, можно было и потерпеть, но голод таких вольностей не спускал и сразу напомнил о себе. Поэтому человек загрыз предпоследний из оставшихся корней, невесело хрустя в раздумьях о дальнейших планах. Но думать было особенно не о чем: двигаться он будет так, как решил ещё утром. Острым углом вставал вопрос пищи. Однако и на него был ответ – останавливаться, чтобы сделать какую ловушку на мелкую зверюгу или попытать счастье с острогой по колени в реке он не мог – не было времени. Лихорадка уже ломала и бросала его тело из ада во льды, а когда одевался, он нехотя заметил, что пятна прибавились в количестве. Оставалось только надеяться на дары природы.

3

Тучи стойко сохраняли свои позиции, потому небо всё ещё было нечистого сланцевого оттенка; дул неприятный ветер, пробирающий до костей, несмотря на сталь панциря. Ноги и посох, чавкая, впечатывались в грязь, ещё не успевшую высохнуть. Редкие лучи солнца отражались от частых луж, образованных в небольших прибрежных кармашках холмистой местности. Настоящие горы были всё дальше и, если бы не их белоснежные пики, то совсем бы потерялись – не разглядеть без подзорной трубы. Река извивалась, что змея, заставляя человека вслед за ней вилять меж крутых холмов и зарослей, а то идти на прямик сквозь заросшие ряской низинки, спотыкаясь о подводные камни