Прозрение. Том 2 (СИ) - Бэд Кристиан Страница 113

Отец Горьки сам находил такого «мальчишку» в распадке на север от Цитадели. Пытался подкормить. Хайбор плакал, как человек, но мяса не брал.

Иван Мартынов сжалился тогда, отрубил от туши харпика самую мягкую заднюю часть и оставил рядом с обессиленным зверем. Ушёл. Вдруг без человека хайбор станет есть пахнущее чужаками мясо?

Когда он вернулся в распадок на следующее утро, не было ни подростка, ни мяса. И инженер так и не узнал: выжил ли молодой хайбор, или следы подчистили за ночь падальщики.

Отец подвинул к кровати сына деревянный табурет и положил на него мясо. И вышел, выключив свет — хайборы видят в темноте не хуже, чем днём.

Вернувшись в жилой блок из двух комнатушек и кухни, Мартынов достал любимую разгрузку и стал подгонять её по размеру, ориентируясь на термокостюм сына.

То, что заработав помрачение рассудка, парень не сорвал термокостюм, было хорошим знаком. Обычно заразившихся находили голыми или в разорванной одежде.

Медики говорили, что при веснянке возможны и временные прояснения сознания, особенно на фоне сильного переохлаждения. Потому Мартынов планировал плотно зашить разгрузку, чтобы Горька не сумел сразу её сорвать, а в карманы положить термопакеты, сушёное мясо и датчики, которые помогут найти термокостюм, если сын его сбросит.

Вдруг холод сделает своё дело, остудит мозги, и болезнь отступит? В Цитадели подростка ждала стопроцентная смерть.

Мать Горьки ничего не спрашивала, но когда Иван закончил шить, принесла миниатюрную камеру-датчик, позволяющую отслеживать её носителя на расстоянии гораздо большем, чем предполагали стандартные детекторы термокостюма.

Она была астрофизиком, и тоже понимала, что надежда Ивана сумасшедшая, но иной просто нет.

Горька сразу почуял неладное, когда отец подошёл к нему с инъектором. (Чтобы одеть подростка, требовалось его усыпить).

Избежать укола Горька не мог: связан он был достаточно крепко, медики отлично знали зверскую силу больных веснянкой.

Пацан застонал от боли, когда игла вошла в перенапряжённые мышцы, но не рычал и смотрел жалобно. Молодые хайборы не нападают на людей, даже если их жизнь под угрозой.

Дождавшись, когда тело сына обмякнет, Иван Мартынов расстегнул удерживающие его ремни, тщательно одел.

В дверь стукнули. Вошёл начальник колонии, и инженер поднялся, закрывая своим телом учинённое им непотребство.

Но Василий Семёнович уставился в стену и сказал ей:

— Симменс летал к морю. Привёз двух агуа, с солнцем они повылазили на лёд… Жирные… Мешки с салом… Я схожу, отрублю плавники и хвост. Хайборам редко перепадает морской зверь, любят они его.

Инженер не ответил — ком зажал горло.

Через час отец отвёз в ледяные предгорья спящего сына. Расстелил на снегу непромокаемую шкуру агуа, положил на неё Горьку, тщательно одетого в самый мощный из имевшихся у колонистов термокостюмов. Рядом Мартынов свалил жир морского зверя и мясо харпика.

Потом он встал на колени, поцеловал Горьку и поднёс к его шее инъектор. Побыстрей разбудить, чтобы не замёрз.

Ночью мать и отец не спали. Но камера показывала только снег.

Утром отец не выдержал и полетел туда, где оставил Горьку.

Кроме вырванной «с мясом» камеры не нашёл ничего. Но и шкуры, оружия тоже не было.

Тело мальчика могли сожрать падальщики, вроде дьюпов, могли они сжевать и шкуру, и даже костюм. Но зашитый в разгрузку тесак им было всё же не одолеть.

Значит, Горька не погиб, а ушёл сам. Но куда?

Кончилась весна, пролетело бешеным хайбором лето, прошло четыре зимних месяца.

Тёмной полярной ночью, когда никто уже никого не ждал, к воротам Цитадели подошёл человек в накинутой поверх давно разрядившегося термокостюма шкуре. Рядом с ним, то и дело отставая на пару шагов, взрыкивая и дёргая в раздражении хвостом, трусил молодой хайбор.

Человек протянул руку к сигнальному устройству на воротах Цитадели, и хайбор, зарычав, попятился.

Но человек не обернулся на предостерегающий рёв зверя — он решительно надавил на кнопку.

Эберхард. Провинция Суэ

Эберхард уже несколько раз выпрашивался на «Леденящий».

Линнервальд обладал воистину ледяным терпением, но в конце концов не сдержался: вызвал мальчишку, накричал на него.

— Чего ты от меня добиваешься⁈ Локьё нас не примет. Он не будет с тобой говорить!

Регент пытался растолковать воспитаннику, что именно думает о семействе Имэ эрцог Локьё, но Эберхард аргументов не слушал.

Он упёрся глазами в пол и пробовал просверлить таким манером старинный камень родового поместья.

Переждав вспышку гнева регента, он поднял упрямые глаза:

— Тогда отпусти меня одного.

— Ты хочешь, чтобы по тебе открыли стрельбу? — удивился Линнервальд.

— Пусть так, — кивнул парень.

— Белые Амо! Свихнулся?

— Может быть, — легко согласился Эберхард. — Но я знаю, что должен туда лететь.

— Знаешь⁈ — Линнервальд сжал пальцы в кулак. Ему хотелось влепить племяннику пощёчину. Будь они хоть чуть-чуть ближе друг другу… Вот же ташип! Псих! Сумасшедший! — Я запру тебя и приставлю психотехника!

— Это меня не удержит, — покачал головой Эберхард. — Зачем жертвы? Лучше отвези сам. Если Локьё нас не примет, я обещаю — буду вести себя так, как ты скажешь.

— Поклянись!

— Небом и звёздами, пока дыхание паутины порождает наш мир.

Линнервальд с шумом выдохнул и указал на дверь:

— Тогда собирайся!

Локьё. Открытый космос. «Леденящий»

Локьё слишком устал после встречи с Хагеном, чтобы сообразить, кто именно просит визита.

Он что-то буркнул дежурному, уловив в запросе «регент», и только увидев рядом с Линнервальдом мальчишку, выругался вслух.

— Это что? — спросил он грубо. — Зоопарк сгорел, и ты притащил уцелевшего ташипа?

Эберхард не обиделся. Он шагнул вперёд и бесстрашно встретился глазами с эрцогом дома Сапфира.

— Я знаю, что у тебя есть воспитанники, — сказал он тихо. — Капитан хотел, чтобы я стал настоящим эрцогом. Мне больше негде этому научиться. Если ты позволишь мне остаться на «Леденящем», я постараюсь быть благодарным.

Эберхард не пояснил, что за «капитан», но Локьё понял.

Он посмотрел на Линнервальда, потом на мальчишку, всё ещё бледного, но к родовым цветам Аметиста это даже шло. Покачал головой.

Линнервальд демонстративно развёл руками. Мол, так уж вышло.

Локьё закрыл глаза и вызвал в сознании мантру, чтобы не сказать лишнего.

В конце концов…

— Иди в седьмую кают-компанию, — сказал он Эберхарду. — Дежурный тебя проводит. Там перед обедом тусуется вся эта банда. Если сумеешь найти с ними общий язык — тогда и поговорим.

«Банду» племянников Локьё и воспитанников из других домов Содружества, которых эрцог взялся обучать на «Леденящем», возглавлял Лес. Если он примет Эберхарда…

Наследник кивнул и вышел в сопровождении дежурного офицера.

Локьё демонстративно включил экран, вывел на него помещение кают-компании, где мальчишки чесали перед ужином языки, и уселся в кресло, попросив принести напитки.

Линнервальд молча сел рядом. Он не собирался надоедать эрцогу с разговорами, и Локьё закрыл руками лицо, вслушиваясь в мироздание.

Эберхард. Открытый космос. «Леденящий»

Эберхард быстро шёл по белому коридору. Провожатые были ему не нужны, он сам ощущал, куда нужно прийти.

Дежурный топал чуть сзади, привычный к самодурству аристократии. Когда Эберхард остановился возле одной из кают с серебристой табличкой «Кают-компания», дежурный коснулся мембраны, открывая проход, и быстренько удалился.

Оставшись в одиночестве, Эберхард замешкался на пороге. Только сейчас ему стало немного страшно: а вдруг не примут?

Он понимал лишь то, что должен сюда прийти.