Прозрение. Том 2 (СИ) - Бэд Кристиан Страница 118

— Земные растения могут быть вам знакомы в основной своей массе, но местные эндемики…

Сержант слушает вполуха. В речи Арама слишком много незнакомых слов.

Понятно, что он говорит о схожести земных растений с таковыми же на Кьясне, например. Но и отличия должны быть. И парень пытается вычислить их сам.

— А это что? — спрашивает он притормаживая.

Кругом вроде бы девственный лес, субтропический, скорее всего, но глаз у Бренана тренированный. Он замечает не только искусственные вкрапления в пейзаж, но и контуры силовой защиты. Это заметно по местности, если приглядеться к неожиданной геометрии линий леса там, где её и быть не может.

— Охраняемая зона, — охотно поясняет Арам.

— Кого охраняют? — интересуется сержант.

Тема понятная, наконец. Непонятного уже с избытком: прозрачные дома, одежда, налипающая на тело, полевая стимуляция пищи. Вот с пищей было особенно противно.

— Мы охраняем нейтралитет с аборигенами Земли, — поясняет Арам.

— С аборигенами? — Бренан читал что-то про аборигенное население в истории Земли. Это были полудикие племена, кажется. Которые чего-то там не знали, железа, что ли? Или колеса?

— С аборигенным населением, исконным, — поясняет Арам, видя недоумение гостя. — Оно не дикое, но постепенно дичает.

— А вы — тоже земляне?

— Я вряд ли могу называться землянином. Я рождён в глубоком космосе. Даже имя моё создано исключительно для вашего удобства. Доктор Арам — доктор аналитического разума и азоической медицины. Можно бы и Дарам, но тогда возникло бы некоторое противоречие технического свойства. Такое «имя» уже занято.

— А азоической — это как? — сержант хмурится. Незнакомые слова его уже достали.

— Наиболее близкой к исходной генетике и физиологии человека, как биологического вида.

— А… — Бренан чувствует подвох. — А мы изменились как-то по сравнению с землянами? Можно на них посмотреть? Хотя бы издалека?

— Можно, — кивает Арам. — Вас всё ещё пугают летающие платформы?

Бренан вспоминает корабль-яйцо и тут же теряет уверенность. Но отступать поздно, уж больно хочется поглядеть на землян.

— Я попробую ещё раз. Хотя мне, конечно, не по себе, — признается он. — Они живут племенами?

— Они живут биологически подходящим укладом. Но, к сожалению, разнообразие их изначального сообщества было невелико. В результате исконный генофонд человека всё-таки правильнее будет считать утерянным.

Бренан и Арам ступают на прозрачный лист и несутся вверх. Не ощущая при этом никакого движения, только видя его.

Внизу сплошной зелёной рекой текут джунгли. Бренана подташнивает от несоответствия тактильного и зрительного, но зелёная бездна под ногами всё-таки лучше клубящейся. А по бокам, он знает, платформу окружает пружинящий полевой пузырь.

Скорость такая, что внутри ёкает, и подгибаются от страха падения в никуда колени.

Пару минут (а может, и пару десятков минут) Бренан молчит и борется с собой. А потом его вдруг отпускает. И он ощущает, что просто летит. Что чувства его подстроились и под этот дурацкий способ передвижения. И дальше — будет легче.

Он садится на платформу, ёрзает, формируя под задницей подходящее сидение. И Арам, улыбаясь, усаживается рядом.

Бренан готов поклясться, что перед этим на платформе на доли секунды возникает некий образ кресла. А потом исчезает.

Они удобно сидят прямо в воздухе. И куда-то летят на скорости, близкой к звуковой. Молчат, глядя вниз, пока Бренан не вспоминает, что его задача — поддерживать разговор.

— Вы что-то говорили про генофонд? — спрашивает он. — Про то, что земляне выродились.

— Я не говорил, что выродились именно земляне, — спокойно отвечает Арам. — Будьте внимательнее, речь шла о генофонде человека, как вида.

— А мы? — удивляется Брен.

— Вы имеете в виду население Империи? — уточняет Арам.

— И Империи, и Экзотики.

— Дивергенция данного момента…

— Арам, а вы можете говорить как-то проще? — Терпение рано или поздно всегда подходит к концу.

— Это будет недостаточно точно, — возражает доктор.

— Вы полагаете, если я ничего не понимаю — то это точнее?

— Хорошо, попробуем проще, — сдаётся доктор чего-то там и медицины. — Но мне придётся вернуться на сорок тысяч лет назад.

— Валяйте, — Бренан ощущает облегчение. — Только… Вы действительно уверены, что знаете, что там было?

— Уверен, — кивает его странный собеседник. — Наши реконструкции достаточно ре… точны.

Платформа начинает снижаться. Инерции нет. Прозрачная пластина как бы вообще никуда не летит. Это лес как угорелый несётся вниз.

— Итак, около сорока — сорока пяти тысяч лет назад природа сформировала тот генотип человека, с которого и началась наша история. Так понятно?

— Пока да, — соглашается Брен.

Платформа ползёт всё медленнее, он пообвыкся и с любопытством всматривается в заросли: вот сейчас что-то будет. Дикари? С каменными топорами как в учебнике палеоистории?

— Генотип не был совершенен, но в целом сложился достаточно интересный вариабельный…

— Арам, я просил проще, — перебивает Бренан.

— Да-да, я пробую разные степени упрощения. Скажем так: основная масса людей могла скрещиваться, давать здоровое потомство и выживать в достаточно разных условиях. Таким образом, природа вывела человека разумного. Вот на таком уровне понятно?

Бренан кивнул. Он высматривал людей.

— Эволюция не останавливается никогда. Человек считал своё видовое своеобразие свершившимся фактом, но, разумеется, это было не так. Развитие продолжалось. И поскольку упрощалась среда…

— Арам, вы представьте, что я — маленький ребёнок, — перебивает сержант. — Совсем маленький. Лет… э-э… Пяти?

Доктор размышляет пару секунд.

— Хорошо, — говорит он. — Ну, тогда… возьмём для примера стайку крыс. Сначала крысы живут свободно на большой территории. Естественный отбор изменяет их, слабые гибнут, сильные размножаются. А потом мы ловим всех крыс, сажаем в большую клетку и заставляем существовать на территории во много раз меньшей. Крысы не приспособлены к такой тесноте. Они жестоко конкурируют друг с другом за крошечную территорию. Воюют. Но условия от этого не меняются — крысам всё так же тесно. Их потомство становится слабым, но невидимые экспериментаторы вмешиваются и не дают погибать «лишним» неконкурентоспособным особям. Проходит поколение за поколением, популяция, больная и ослабленная, растёт, а крысам всё теснее. Всё больше болезней, всё больше генетических сбоев, всё больше экскрементов на загрязнённой территории. Всё агрессивнее самцы и всё менее плодовиты самки. И наконец, успешный ранее геном популяции понимает, что с выживанием что-то не то. Что-то коренным образом изменилось в мире. Нужно срочно изменяться и ему. Уменьшать продолжительность жизни отдельной крысы, например. И вот включаются невидимые крысам эволюционные часы, активируются спящие до того гены, и они начинают раньше умирать. Люди, которые лечили популяцию, хватаются за головы. И начинают вмешиваться в геном, чтобы вернуть продолжительность жизни в привычные рамки. Но эти люди ещё очень мало понимают в геноме. И они… ломают его.

— Но, постойте! — перебивает Брен. — Ведь на самом деле людей никто не сгонял в клетку как крыс! Они же сами скучивались? На Земле было не так уж мало места. Или… — он теряется. — Или мало?

— Так часто бывает в природе с эволюционно успешными видами, — поясняет Арам. — Сначала люди занимают все возможные ниши, потом их становится слишком много, геном слабеет, и эстафета успешности переходит к следующему виду. На Земле так было с динозаврами, например. Скучивание людей долгое время было эволюционно выигрышной стратегией. Они лучше выживали большими группами. А потом людям не хватило разума, чтобы остановиться. Наши с вами крысы загнали себя в клетку сами. Чем хуже им становилось, тем плотнее они старались жить.

— Значит, в какой-то момент геном сам начал давать сбои?

— Сначала — да, потом учёные усугубили этот процесс специальными мерами. Эксперименты с населением были массовыми, к сожалению. Всем хотелось жить дольше. Но параллельно в научной среде шли иные процессы. Открытие перенасыщенных растворов урана и медленной плазмы привело к созданию современного ядерного реактора. До этого реакторы были маломощные, громоздкие, экологически небезопасные. Но реактор на перенасыщенных жидкостях до сих пор является одним из сердец современных кораблей. Это открыло людям дорогу к звёздам. И те, кто действительно понимал, что происходит на материнской планете, при первой же возможности покинули её, влившись в состав первых колонистов Тайэ, Домуса, а чуть позже — Граны. Однако полёты на досветовых скоростях были всё-таки очень длительными. До ближайшей системы, где находится Тайэ, земляне добирались тогда около девятнадцати лет. Связь они поддерживали через корабли-автоматы, запускаемые с Земли через равные промежутки времени. Каждый год к колонистам приходил корабль с приборами и провиантом, запущенный девятнадцать лет назад. Цепь эту было легко прервать, и она прервалась. На Земле началась третья мировая война. Триста лет между колониями и метрополией не было вообще никакой связи. За это время на Тайэ и Домусе развилась совершенно иная цивилизационная схема, основанная на психическом доминировании руководящих особей. Это уникальный дар первых планет, которые сумели освоить люди. Человек выжил, но изменился. Наука начала развиваться бешеными темпами. Был изобретён реактор антивещества, освоены более пригодные для жизни планеты. Проблема скорости была снята, и путешествие до Земли стало занимать несколько суток. Да и то из-за неудобной конфигурации подходящих для тяжёлых кораблей зон Метью. Два потока человечества воссоединились. С Земли, как ты понимаешь, уходили самые здоровые. Стремление исследовать мир — один из показателей успешного генома. Конечно, первые колонисты ринулись спасать Землю. Конечно, с ней щедро поделились открытиями. Но примерно в это же время возникает и служба генетического контроля. Для неё важно спасение остатков «чистого» земного генома, приведение его к некой удобной норме. «Долой вариабельность, привет — стабильность», — это один из девизов тех лет.