Слепая бабочка - Мария Валентиновна Герус Страница 12

Ночной брат лежал слишком тихо. Дышит или нет? Вроде дышит. Осторожно, кончиками пальцев Арлетта дотронулась до его лба, провела по липким от крови щекам, коснулась губ. Она слыхала рассказы о слепых, которые могут на ощупь представить себе чужое лицо. Но, конечно, ничего не получилось. Только и узнала, что бороды и усов у ночного брата нету. Выбрит чисто, будто и вправду на бал собирался. Правого уха тоже почти нету. Значит, в руках палача уже побывал. Ухо отрезали любителям пошарить в богатых домах в отсутствие хозяев. Домушник. Да не простой, с опытом. Точно, каторжный. На запястьях шрамы. Плохо зажившие, довольно свежие. На груди под остатками рваной рубахи кроме кровоточащих царапин тоже шрам. Этот старый, но глубокий и длинный. От рассекухи такие бывают. Арлетту пробрал озноб. Пока он без сознания, ещё ничего. А вот когда в себя придёт…

Громко и жалобно заскулил позабытый Фиделио. Арлетта встрепенулась и принялась заниматься хозяйством. Первым делом отвязала несчастного пса, который тут же кинулся в лес добывать пропитание. Ещё бы. С утра не ел, бедняжка. Запасы в ящичке тоже кончились, но Арлетта умела терпеть. Вернётся Бенедикт, может, принесёт чего-нибудь. А может, и не принесёт.

Теперь хорошо бы умыться. Одежда Альфа пропиталась пылью, потом и наверняка испачкана чужой кровью. Да и вчерашнюю кирпичную крошку смыть не мешает. Вода журчала где-то совсем рядом. Арлетта вытянула всегда привязанную к козлам верёвку. Это Бенедикт придумал. Нарочно для неё. Сунув руку в верёвочную петлю, пошла на звук. Скользя, сползла по низкому глинистому откосу. Ноги по щиколотку утонули в холодном иле. Рядом потихоньку шуршала речная трава.

Арлетта поплескала в лицо. Показалось мало. Тогда плюхнулась в воду прямо в одежде. Хорошо-то как. И штаны с рубахой заодно постираются. Ловко вскарабкалась по верёвке на берег. На воздухе показалось прохладно. Должно быть, уже наступил вечер. Стуча зубами, нырнула в повозку, потянула через голову опостылевшую мужскую рубаху, но вовремя вспомнила про ночного брата и ушла переодеваться за занавеску. За занавеской была её собственная постель, лавка, закреплённая поперёк повозки. Настоящая постель с тюфяком, одеялом и двумя подушками, устроенная ещё мамой Катериной. В дороге на подушках очень любил сидеть Фиделио. В последний год тюфяк совсем слежался, а лавка стала коротковата, ноги не вытянешь. Но Арлетта привыкла. Вот скопят они с Бенедиктом две тысячи триста пятьдесят гульденов, бросят работу, купят собственный дом, тогда и кровать новую справить можно. С периной, пологом, кружевным покрывалом. Главное, скопить. Немного осталось. Переодевшись в дорожные кофту и юбку, Арлетта отодвинула занавеску, тихо уселась в ногах у ночного брата. А вдруг он уже помер? А что! Запросто. Отбил себе какую-нибудь внутренность и помер. Похоже, конь его не только тащил, но и копытом врезал. Коснулась шеи. Нет. Бьётся жилка. Живой. Ничего, вот придёт Бенедикт, что-нибудь придумает.

Душно. Полог бы откинуть. Но снаружи надрывно жужжали комары. В повозку влез Фиделио, пристроился рядом, Арлетта обняла его и сама не заметила, как заснула.

Глава 4

– Арлетт! Что это есть?! Кто есть ты? Говори!

Возмущённый рёв Бенедикта потонул в бешеном лае Фиделио. Пёс проснулся и решил срочно прикинуться верным сторожем.

Взвизгнув, Арлетта подпрыгнула и безошибочно повисла на руке, сжимавшей топор. Повисла всей тяжестью, не особенно надеясь на успех. Бенедикт был пьян, и она знала – унять его будет трудно.

– Это есть кто? – свирепо повторил он.

– Он! Да он же!

– Кто, чьюма болотная?!

– Ночной брат, который меня поймал.

– Где ты его взять?

– На дороге валялся.

– А сьюда зачем притаскать?

– Он мне помог. Ворон ворону глаз не выклюет. Вор шпильману первый друг.

– Я… не… ночной брат, – внезапно подал голос предмет спора.

Бенедикт уронил топор. Арлетте на ногу. Арлетта стерпела молча. Тихий голос убедил Бенедикта больше, чем бестолковые вопли. Отрекается, значит – правда. Правда скверная и опасная.

– Прости, господин, – выговорил он заплетающимся языком, – никаких ночных братьев, не к ночь их помьянуть, а к белый день.

С ночными братьями нельзя ссориться. Задел одного – задел всех. Убил одного – мстить будут все. Ночным братьям не противоречат и вопросов не задают. С ними лучше вообще никаких дел не иметь. Добить бы этого от греха подальше, да и концы в воду. Девчонка глупа, не понимает.

– Он с коня упал, – сказала Арлетта, будто прочтя мрачные отцовские мысли, – у него, кажется, нога сломана.

Дознаются. Конь ещё где-то бегает. А что у него в седельных сумках, неизвестно. Бенедикт быстро трезвел. Не выйдет концы в воду. Надо выкручиваться иначе.

– Да-да, – покивал он, – ехали, господин… как это сказать… вдоль путь-дорога… и того, с коня, значить, упасть. Ножку сломать. Ой-ой-ой. Плохо как сломать. Неаккуратно. Один момент!

Бенедикт вывалился из повозки и, похоже, сверзился с обрыва. Послышался мощный всплеск. Арлетта испугалась, не потонул ли спьяну. Но могучий шпильман поплескался, пофыркал и, хлюпая мокрой одеждой, выполз на берег. Трезвый. Ну или почти трезвый.

Вернувшись в повозку, принялся копаться в привинченном к полу сундуке, где хранилось немало шпильмановского добра: шары, ножи, булавы, широкий пояс с петлёй для работы с першем, лохматые парики из крашеной пакли и пёстрых ниток, большие бумажные веера, с которыми мама Катерина работала на канате. На самом дне отыскались длинные грязноватые полосы плотной ткани, намотанные на сухие плоские дощечки. Из них в семье Бенедикта с незапамятных времён делали лубки для всех и всяческих переломов. Даже самый искусный шпильман может упасть. Бороться с переломами Бенедикт умел не хуже учёного лекаря.

– Позволь, господин, поглядать на твою ногу.

Запахло горелым маслом. Бенедикт зажёг лампу, которой не пользовались уже месяц. По летнему времени экономили.

– Арлетт, аllez! Удались! Его раздеть надо.

– Так я всё равно ничего не вижу, – проворчала Арлетта, но подчинилась, ушла за занавеску. Села на постели, обняв коленки, и стала слушать, как Бенедикт цокает языком, ощупывая больного.

Лубков, ему, видно, показалось мало. Пошёл к прибрежным кустам, должно быть, чтобы нарезать ровных ивовых палочек. Так он сделал, когда Арлетта однажды сломала руку. Тогда она была ещё так мала, что дощечки ей не годились.

– Ты, господин, счастливчик, – заметил он после одного особенно болезненного стона. – Голова на свой мест. Шея не свернул. Крестец цел. А на ноги я тебья ставить. Пльясать не будешь, но ходить сможешь.

Ночной брат спросил что-то. Робко так, жалобно. Бенедикт хохотнул, показывая, что оценил шутку.

– Слетать? С коня? Один раз есть мало? На-ка, глотни, чтоб не