Александр Кулькин - Когда наша не попадала Страница 17

– И? – вопросительно заломил бровь Спесь Федорович.

– Не буду я воевать, – так же негромко ответил Молчун. – Мы не у себя дома.

– Генацвале, – повернулся к горожанину Кудаглядов. – Надеюсь, вы не расстроитесь, если воевать не с кем будет?

– Я воевать не хочу, это стыдно, – хмуро ответил горячий южный человек, забросив свой черепок в урну. – Одно дело – врага рэзать, и совсем другое – вместе с толпой рваться бить такую же толпу. А потом ещё и доказывать побежденному, что он должен жить по-нашему, предварительно отдав нам всё, что у него есть. Скучно, да.

– Пойдёмте, друзья, – величественно повернулся Спесь Федорович, – Эй, а где наш сильный друг? Это не его ли там бьют толпою?

– Ему полезно, – равнодушно отреагировал Гиви. – Может быть, у него выбьют из головы все прекрасные мысли о торжестве демократии?

– Всё равно – не дело, – насупился Михайло. – Он с нами, а наших бить нельзя. А ну, разой-дис-с-сь…

Его охотно послушались. Некоторые, правда, улетали прочь, так и не поняв, что с ними случилось, но дорогу освобождали. Ивашка устремился вслед за ним, как и остальные. «Надо же видеть, чтобы потом описать», – так объяснял себе эту беготню летописец, но писать оказалось не о чём. Гераклид, до того только ворочавшийся под целой горой азартно верещащих противников, быстро поднялся с помощью друга, и драка закончилась за неимением оппонентов. Но наши герои благоразумно не стали дожидаться окончания выбора полководца. В связи с окончанием бурных дискуссий и миграцией населения к центру агоры, где уже заканчивались подсчеты, дорога освободилась, и грех был этим не воспользоваться.

На самом краю площади ватага миновала группу людей в скромных плащах из грубо отбеленной ткани. Все как один, они были в лавровых венках и сейчас весело переговаривались, передавая по кругу кувшин. Только в стороне пара насупленных типов упорно меряла что-то мелкое, время от времени споря яростным шепотом и кидая опасливые взгляды на веселящихся.

– Это пииты, – на ходу ответил Гиви, перехватив вопросительный взгляд волхва. – Написали речи выступающим, гонорарий обмывают. А те двое клёпку из бочки меряют, из той самой, что под оратором развалилась. Потом пиитов критиковать будут за то, что клёпка была не той системы. Главное – не вмешиваться в их творческие споры, а то народ дикий, за клёпку и убить могут. Заклёпочники, однако.

– Зря мы Эйрика не взяли, – мечтательно произнёс Геллер. – Он бы им спел вису.

– Не знаю, о ком вы говорите, – тратторщик оглянулся и ускорил шаг. – Только уверен, что это бесполезно. Эти заклепочники и самого Аполлона на смех бы подняли, если бы не знали, как тот на критику реагирует.

Ватага свернула на очередную узенькую дорожку между стенами домов, и никто не успел даже слова сказать, как из бойницы первого этажа высунулась рука и ловко стащила с головы атамана шапку. И, как точка в окончательном приговоре, прозвучал резкий стук закрываемой ставни. Не веря ещё всполошённым взглядам и пронзительному ощущению прохлады на макушке, Спесь Федорович поднял руку и зачем-то пощупал воздух над своей головой. Потом неуклюже повернулся и пошёл вперёд, но, стукнувшись об стену, замер и растерянно спросил:

– Зачем?

Первым вскинулся Гераклид. Глубоко оскорбленный таким мелким воровством, он с разбега ударился в дверь и отлетел к противоположной стене. Вскочив на ноги, зарычал и, опустив голову, вновь кинулся на ненавистную преграду.

Но встретив другую – неожиданную – преграду, вновь отлетел в сторону. Преграда, то есть Михайло, почесал ушибленную грудину и озабоченно наклонился над греком.

– Не ушибся?

– Надо дверь ломать! – яростно воскликнул Гераклид, вскакивая с горящими жаждой мести глазами.

– Не надо, – глухо ответил Спесь Федорович. – Гермес то был, гопник мелкий. Не будем ему уподобляться и пакости творить. Мы его ещё встретим.

Спокойно пройти удалось только до первой подворотни. Из чернильного мрака выступила собака и дружелюбно завиляла хвостом. Геллер на ходу наклонился погладить её по голове, но неожиданно остановился. Собака, не переставая молотить воздух хвостом, тем не менее, удерживала его зубами за руку.

– Что случилось? – встревожился Володимир. – Ты меня зовешь? Очень надо? Хорошо, пойдём.

– Не ходи один, – окликнул его атаман. – Собака умна, но и её можно обмануть.

Вместе с деликатно придерживаемым зубами Геллером в переулок вступили Ивашка и Михайло. А вслед им шагнул Молчун.

Собака привела их к удивительному для каменного города зданию. Хижина, а иначе это сооружение язык не поворачивался назвать, была кое-как построена из дерева. Обломки кораблей смешивались в ней со старой, но еще крепкой, мебелью в причудливой гармонии. А крыша ещё помнила своё прошлое, когда она была воротами в небольшом городке, и жалобно поскрипывала под ветром, мечтая широко открыться. Сидящий на пороге седой старик, вскинул голову и посмотрел в сторону приближающихся людей.

– Кого ты привела к нам, Писташ?

Волхв присмотрелся к старику и понял, что тот слепой. Только незрячий может смотреть, не щурясь, в сторону солнца, и только давно ослепший может так уверенно повернуться в сторону еле слышных шагов. А собака на ходу потёршись об опущенную ладонь хозяина, нырнула под хижину и вскоре вылезла, таща за собой кого-то бурно протестующего. Дотащив до Геллера толстого щенка, она по-человечески вздохнула, ткнулась носом в ладонь Володимира и отступила к хозяину. Тот привычно опустил ладонь на холку и приветливо сказал:

– Хайре, незнакомцы. Прошу вас, будьте добры к этому щеночку, и он станет вам другом. Филосом можете его назвать, ведь собаки не умеют предавать.

– Благодарю тебя, человек, – поклонился Геллер и, повернувшись к печально смотревшей собаке, поклонился ещё раз. – Не грусти, мать, дети вырастают и уходят в мир. Мы слишком далеко живём, но он не будет обделен ни лаской, ни службой.

– Ты издалека, человек, – отреагировал хозяин и, склонив голову набок, будто прислушиваясь к чему-то известному только ему, продолжил. – Боги говорят, что вы торопитесь. И, к тому же, на агоре уже начали распевать воинственный гимн.

Как ни напрягал слух Ивашка, но, кроме тихого шелеста ветра и грустного дыхания собаки, ничего не услышал. А старик так же спокойно сказал:

– Когда-то в молодости я сочинил его. Тогда он был нужен, чтобы не слышать хищного свиста вражеских стрел. Чтобы не дрогнуть при виде врагов, а подойти, не разрывая ряды, на длину копья и ударить. Чтобы вчерашние земледельцы стали теми, кто защитил родную страну, но сейчас мне больно его слышать. Идите с миром, чужеземцы. Вы слишком добры для этого хищного города, который уже пережил свою славу. Я вижу только прошлое, а будущее видеть не хочу. Радуйтесь люди… и заберите щенка. Пусть он радуется вместе с вами!