Рене Ахдие - Ярость и рассвет Страница 2

Шарзад медленно выдохнула… чуть слышно.

– Баба[1], что ты здесь делаешь? – Голос девушки звучал спокойно, однако настороженно.

Джахандар аль-Хайзуран неспешно вошел в комнату. Его борода и виски уже подернулись сединой, и множество оттенков карих глаз поблескивало и переливалось, как море в разгар шторма.

В руке он держал бутон розы. Бледный посередине, цветок имел красивые сочные лепестки, розовато-лиловые по краям.

– Где Ирза? – спросила Шарзад с угадывающейся в голосе тревогой.

Ее отец грустно улыбнулся.

– Она дома. Я не позволил ей пойти со мной, несмотря на то, что она боролась и бушевала до последнего момента.

«Хотя бы этим моим желанием он не пренебрег».

– Ты должен быть с ней. Сегодня ты ей особенно нужен. Пожалуйста, баба, ты сделаешь это для меня? Сделаешь, как мы договаривались? – Потянувшись, она взяла его за свободную руку, плотно сжав ее, умоляя этим жестом следовать изложенным ею накануне планам.

– Я… я не могу, дитя мое. – Джахандар опустил голову, рыдание поднималось в его груди, и узкие плечи дрожали от горя. – Шарзад…

– Будь сильным. Для Ирзы. Я обещаю, все будет хорошо. – Шарзад коснулась ладонью его обветренного лица и стерла скупые слезы со щеки.

– Я не могу. Мысль о том, что это, возможно, твой последний рассвет…

– Он не станет последним. Я увижу завтрашнюю зарю. Это могу тебе обещать.

Джахандар кивнул, его страдания ничуть не уменьшились. Он протянул розу в руке.

– Последняя из моего сада; она еще не успела полностью расцвести, но я хотел дать ее тебе как напоминание о доме.

Шарзад, улыбнувшись, потянулась к нему, любовь между ними была намного больше обычной благодарности, но он остановил ее. Осознав причину, она начала протестовать.

– Нет. По крайней мере в этом я могу хоть что-то для тебя сделать, – пробормотал отец почти про себя. Он уставился на розу, его лоб нахмурился, и уголки губ опустились.

Одна из служанок вежливо кашлянула, в то время как вторая опустила глаза в пол.

Шарзад терпеливо ждала. Сознательно.

Роза начала раскрываться. Ее лепестки раскручивались, подталкиваемые к жизни невидимой рукой. Когда она распустилась, нежный аромат заполнил пространство между ними, сладкий и на мгновение показавшийся идеальным… но вскоре он стал невыносимым. Приторным. Края лепестков из яркого, насыщенно-розового цвета в мгновение ока приобрели оттенок темной ржавчины.

И тогда цветок начал чахнуть и умирать.

Встревоженный, Джахандар смотрел, как высушенные лепестки опадают на белый мрамор под их ногами.

– Я… Прости меня, Шарзад! – вскричал он.

– Это не имеет значения. Я никогда не забуду, каким прекрасным он был в тот момент, баба. – Она обвила руками его шею и притянула к себе. Голосом, настолько тихим, что только он мог слышать, прошептала ему на ухо: – Поезжай к Тарику, как ты и обещал. Забирай Ирзу и уходи.

Он кивнул, его глаза вновь заблестели.

– Я люблю тебя, дитя мое.

– И я люблю тебя. Я сдержу свои обещания. Все.

Поборов слезы, Джахандар молча подмигнул своей старшей дочери.

На этот раз стук в дверь скорее требовал внимания, чем просил о нем.

Шарзад вскинула голову в направлении источника шума, кровавый рубин повторил ее движение. Она расправила плечи и подняла острый подбородок.

Джахандар отошел в сторону, прикрыв лицо руками, когда его дочь уверенно зашагала вперед.

– Мне жаль, так жаль, – прошептала она ему, прежде чем переступить через порог и последовать за группой стражников, сопровождавших процессию.

Когда Шарзад скрылась за поворотом, Джахандар медленно опустился на колени и зарыдал.

Девушку сопровождало горе отца, эхом разносившееся по залам, ноги Шарзад отказывались нести ее вниз по глухим коридорам дворца. Она остановилась, ее колени дрожали под тонким шелком объемных шаровар.

– Госпожа? – спросил один из стражников скучающим тоном.

– Он может и подождать, – выдохнула Шарзад.

Стражники обменялись взглядами.

Ее слезы грозили проложить предательский путь по щекам, и Шарзад прижала руку к груди. Невольно кончики пальцев коснулись края толстого золотого ожерелья, обвившего ее шею, украшенного драгоценными камнями диковинного размера и несказанного разнообразия. Оно было тяжелым… душащим. Будто драгоценные кандалы. Она обхватила пальцами вызывающий смятение предмет, на секунду подумав о том, чтобы сорвать его с себя.

Ярость утешала. Напоминание о подруге.

«Шива».

Ее лучший друг, Шиве можно было доверить самое сокровенное.

Она поджала пальцы в плетеных сандалиях из золотой тесьмы и вновь расправила плечи. Безмолвно продолжила свой марш.

Стражники снова переглянулись.

Когда они подошли к массивным створчатым дверям, ведущим в тронную залу, Шарзад осознала, что ее сердце стучит в два раза быстрее обычного. Двери распахнулись с громким скрипом, и она сфокусировалась на своей цели, игнорируя все остальное.

В самом конце огромного пространства стоял Халид ибн аль-Рашид, халиф Хорасана. Король королей.

«Монстр из моих ночных кошмаров».

С каждым шагом Шарзад ощущала, как ненависть нарастает в ее крови вместе с четкостью цели. Она смотрела на него, не отводя взгляда. Среди остальных мужчин в свите он выделялся своей гордой осанкой, и, по мере того как она подходила ближе, становились видимыми детали.

Он был высоким и стройным, с фигурой молодого человека, опытного в военном деле. Укладка его прямых волос намекала на желание иметь порядок во всем.

Взойдя на помост, она взглянула на него снизу вверх, отказываясь преклониться даже перед лицом своего короля.

Он чуть приподнял свои густые брови, обрамлявшие глаза настолько бледно-карего оттенка, что от вспышек света они выглядели янтарными, как у тигра. Его профиль был словно выточен скульптором, и, стоя неподвижно, он тоже внимательно изучал ее.

Лицо, которое будто резало, взгляд, который прокалывал насквозь.

Он подал ей руку.

Уже протянув ладонь, она вспомнила, что нужно поклониться.

Гнев закипал глубоко внутри, покрывая румянцем ее щеки.

Когда она снова встретилась с ним взглядом, халиф подмигнул ей.

– Жена. – Он кивнул.

– Мой король.

«Я доживу, чтобы увидеть завтрашний рассвет. Не сделаю ошибки. Я клянусь, что увижу столько рассветов, сколько понадобится.

И я убью тебя.

Своими собственными руками».

Единственный

Сокол планировал в затуманенном послеобеденном небе, его расправленные крылья ловили попутное дуновение ветра, а глаза внимательно изучали подлесок внизу.