День, когда пала ночь - Саманта Шеннон Страница 2

Унора поднесла к губам серебряный блеск.

Словно укусила лезвие серпа. Одна капля вымыла из горла десятки лет жажды, пропитала ее насквозь. Паяти кончиком языка коснулся ее слезы, и не успел он рассказать, что еще кроется в договоре, как Унора без чувств пала наземь.

На том месте и нашел ее на следующий день гонец. Гонец из сиятельной столицы.

Женщины при дворе ничем не походили на нее. Волосы их стекали едва не до пола, одежды тянулись за ними рыбьими хвостами. Унора ежилась под их взглядами. Ее волосы едва касались плеч, натруженные руки были покрыты мозолями. Шепотки гнались за нею до самой Лунной беседки, где в просторных темных палатах ждала императрица Сейки.

– Мне снилась уснувшая у тех водопадов бабочка, – сказала она. – Откуда ты?

– Не помню, ваше величество.

– Свое имя знаешь?

В целом мире у нее осталось только имя, и она решила его сохранить.

– Да. Меня зовут Унора.

– Смотри на меня.

Унора повиновалась и увидела бледную женщину, едва ли старше ее. Ее глаза наводили на мысль о вороне: такие же острые и любопытные под венцом из ракушек и улиток. Накидку ее украшали два герба. Золотая рыбка – герб императорского дома – досталась ей от мужа.

Серебряный колокол принадлежал клану Купоза.

– Какая ты худая, – заметила императрица Сейки. – Ты совсем не помнишь своего прошлого?

– Нет.

– Ты, должно быть, дух бабочки. Служанка великого Квирики. Говорят, его духи чахнут вдали от воды. Тебе должно жить здесь, во дворце Антумы.

– Ваше величество, я опозорила бы вас своим присутствием. У меня ничего нет, кроме одежды, в которой я стою перед вами.

– Тонкие одежды сошьют по моему приказу. Еду и питье я могу тебе дать, а вот наделить острым умом и придворным талантом не в моих силах, – с суховатой улыбкой ответила императрица. – Их может принести время и учение, а ими я тоже могу тебя наделить. Взамен ты, быть может, принесешь счастье моей семье.

Унора, склоняясь перед ней, перевела дыхание. Императрица Купоза не заподозрила, кто она такая. И никто здесь не должен заподозрить, иначе ей не дойти до императора.

Унора выжидала. В Афе время было редким даром. Придворные тратили его на поэзию и охоту, на пиры, музыку и любовные интриги. Уноре все это было внове.

Но пищи ей давали вволю и воды сколько пожелает. Исцелившись от многолетней нищеты, она горевала о тех, кто погибал в пыли, пока знать отмокала в особых ваннах, черпала воду из глубоких колодцев и каталась на прогулочных баржах по реке Тикара.

Унора решила все это исправить. Ей бы встретиться с отцом, тогда вместе они найдут способ.

Весь двор считал Унору духом. Даже из собиравшихся на крыльце придворных дам, среди неизбежных бесед о красоте горы Ипьеда, лишь одна – добродушная поэтесса с округлившимся чревом – обращалась к ней прямо. Другие только косились, ожидая, когда она проявит свою силу.

Больнее всего одиночество ранило ее летними ночами. Дамы, сидя в коридоре, расчесывали волосы и тихо переговаривались. Их кожа горела от жара. Императрица Сипво часто манила Унору к себе, но та ее дичилась.

Просить о милости Купоза было нельзя. Поможет только император Йороду.

Настало и минуло лето. Осень выкрасила листья красным, позолотила. Унора ждала императора, редко выходившего из внутреннего дворца. Ей нужно было поговорить, а она лишь однажды мельком увидела его, когда он посещал супругу, – яркая полоска воротника под черными волосами; достоинство в осанке.

Унора терпеливо ждала.

Императрице Сипво девушка скоро наскучила. Не умела она вышивать на облаках или спрясть из морской пены прекрасного принца. Ее сила – дар Паяти – была неосязаемой. Ее отослали за внутренний дворец, в каморку с худым потолком. Слуги следили за жаровней, и все же Унору била дрожь.

В Афе люди, чтобы согреться зимой, танцевали, даже когда тела не хотели слушаться. Пришла пора вспомнить прошлое. На следующий день она поднялась до рассвета, вышла в крытую галерею, опоясавшую внутренний дворец. На севере с нее открывался вид на гору Ипьеда.

Встав перед ней, Унора принялась танцевать.

Великая императрица ушла в горы. О том же мечтала Унора. Если не сумеет добраться до императора, найдет другой способ помочь отцу – но она не представляла, с чего начать. А пока сбегала в свой зимний танец.

Перемены, раз начавшись, не прекращаются. Однажды ночью ей под дверь подсунули записку с двумя белыми невиданного совершенства листками листопадных деревьев.

Бессонный, блуждал до восходаБез радости и надежды, пока не увиделтанец свитой из лунного света девы.Очарованный, мечтаюи спать не ложусь до полночи,Дожидаясь первого света в надеждевновь увидеть танец ее и услышать смех.

Кто-то ее видел. Ей бы смутиться, но Уноре было так одиноко, так холодно. Она попросила посланца вернуться с теркой для чернил, кистью и пипеткой воды.

В провинциях воду не растрачивали на чернила. Ей и сейчас было стыдно переводить капли, но писать отец ее научил, выводя буквы на земле. Ее кисть повторяла взлеты и падения знаков, и движения давались без труда.

Не зная покоя, танцую на каждом восходе,Холод во мне, не заметила я ни разу,кто смотрел на меня из теней, кто писал стихи.В испуге ускользаю от зари, гадая, кто же видит,но все же должнатанцевать под снегами и улыбаться.

Закончив, она протолкнула стихи под дверь, и посланец унес их.

Ответа не было долго. Унора решила не думать о нем, но тосковала – раз пробужденная тоска по тому, кто видит, не позволяла себя оттолкнуть. Стихи, вознаградившие ее терпение, появились в День Бессонных. Унора прижала записку к губам.

Над городом падал снег. Приходили новые стихи, часто с подарками: тонкими кистями; золотым, украшенным ракушками гребнем; ароматной мореной древесиной для жаровни. Когда две придворные девицы, проходя мимо, улыбнулись ее жалкому виду, Унора ответила их улыбкам без горечи, потому что знала, что пол ее каморки выстлан любовью.

Кода он пришел, она позволила ему войти. Одежда ничего о нем не говорила. Она провела его через комнату в пятно лунного света. Его тонкие, не знающие труда руки посрамили шелк ее пояса. Когда она вздрогнула от непроходящего озноба, он стал греть ей пальцы дыханием. Она улыбнулась, и он улыбнулся в ответ.

Тот раз стал первым из многих. Неделя за неделей он приходил к ней ночами, писал стихи пальцем на ее коже. Она учила его предсказывать погоду. Он читал ей сказки и записки путешественников, огонек светильника трепетал между ними. Она учила его шитью и ткачеству, пела песни сельских работников. Они жили в тени и при свете огня, никогда не видели друг друга ясно.

Он хранил в тайне свое имя. Она называла его Танцующим принцем, а он ее – Снежной девой. Он шептал ей, что это, верно, сон,