Приключения Ариэля, рыцаря двух миров. Том I - Сергей Юрьевич Катканов Страница 22

их лукавыми улыбочками так явно чувствовалась ехидная издёвка, а случайно перехваченные взгляды дышали такой враждой, что я не раз спрашивал себя: «Ты хочешь за них умереть?». И понимал, что не хочу. Но ведь наш Господь именно так и сделал! Его ведь не просто предали на страдание, над ним нагло бесстыдно глумились. Я старался чувствовать так, как учил Господь и понимал, что у меня не получается, но похоже именно тогда что-то всё же начало во мне меняться.

Потом мы вступили на земли сарацин, чего я так ждал, надеясь отличиться в бою, но отличиться в тех боях было невозможно. Лёгкие отряды лучников налетели на нас, появляясь словно из-под земли, засыпая крестоносцев стрелами, и так же стремительно исчезая. Я видел, как вокруг меня падают убитые стрелами, слышал, как кричат раненные и понимал, что кричат они не столько от боли, сколько от бессильной ярости. Крестоносцы гибли, не имея возможности вступить в бой, над нами потешались, как над дурачками. Хотелось ринуться вперёд и безжалостно рубить врагов, но врагам этого почему-то не хотелось, они предпочитали расстреливать нас, как мишени в тире.

Нашим передовым отрядам наконец удалось навязать врагу бой, но я оказался где-то в середине войска, мы тоже рвались помахать мечами, но это наше рвение привело лишь к тому, что мы начали давить друг друга. В этой давке погибло немало рыцарей и сержантов. Можно ли представить себе смерть более глупую и унизительную для рыцаря? Тогда мне так и не удалось обнажить меч, я был крепко помят, совершенно обессилен, мне казалось, что моя душа растоптана. Но я начал понемногу понимать, что, посылая нам унижения, Господь нас смиряет. Господь делает из самовлюбленных бахвалов настоящих крестоносцев. Но этого ли я хотел? Ни подвигов, ни славы не только не было, но и не предвиделось. Но мне стало ясно: пока рыцарь думает о славе, он не думает о душе, а ведь мы, казалось бы, отправились в поход за отпущением грехов, то есть ради души. Да так ли? Отчего же тогда так ныла и металась душа? Оттого, что мы всё никак не могли удовлетворить своё тщеславие и гордыню. Не скажу за других крестоносцев, но про себя я понял, что отправился в крестовый поход не для того, чтобы очиститься от грехов, а для того, чтобы преумножить их. Уже тогда я сказал себе, что надо просто безропотно вынести все страдания и унижения, которые пошлёт нам Господь, и тогда крестовый поход достигнет своей цели, независимо от наших боевых успехов.

Новые испытания ждали нас в горах. Большинство крестоносцев вообще не представляли себе, что такое горы, что значит двигаться огромными толпами по узким тропинкам. Тогда я впервые узнал, что такое настоящий страх – парализующий волю и разум, не оставляющий места ни для каких других чувств, превращающий человека в жалкое, ничтожное существо. Когда в паре метров от тебя бездонная пропасть, и ты думаешь лишь о том, как бы в неё не свалиться, и вокруг тебя все думают только об этом, а потому постоянно толкаются, желая выбраться на относительно безопасную часть тропы, ты понимаешь, что готов столкнуть в пропасть кого угодно, лишь бы самому туда не угодить. А потом до конца жизни не можешь простить себя за то, что был ничтожеством, обезумевшим от страха.

Постоянно кто-то из наших срывался вниз, и весь наш путь к перевалу сопровождали крики ужаса тех, кто летел в пропасть, и каждый раз я думал лишь о том, что к счастью не я туда лечу. Так избавляешься от иллюзорных представлений о самом себе. Раньше я считал себя храбрым человеком, да вроде и правда им был, но в горах я узнал, что существует такая мера ужаса, которая может превратить меня в последнего труса. Потом мне довелось участвовать в нескольких крупных сражениях, и я ни разу не опозорил своего имени, но никогда после этих сражений меня даже мысль не посещала о том, какой я храбрец.

На перевале нас атаковали сарацины. Места там было не много, и это была скорее свалка, чем бой. Рыцарь привык атаковать на коне, поражая врага копьём, таким рыцарь себе нравился, потому что это у него хорошо выходит. А тут копья не работают, и мечом-то невозможно толком размахнуться, и каждый раз думаешь – не прикончить бы своего. Сознание наполнилось непроницаемым хаосом, почти ничего не соображая, я пытался работать мечом, и теперь даже не могу сказать, поразил ли я хоть одного противника.

Потом мы спустились на равнину, здесь нас застала зима, а в тех краях она приносит почти непрерывные холодные дожди. День за днём мы всё шли и шли по размокшей земле, по липкой глине и не видели перед собой ничего, кроме серой пелены. Спать в лужах было невозможно, телегу, на которой тебе позволили бы переночевать, найти удавалось не всегда, иногда всю ночь приходилось просидеть на каком-нибудь маленьком холмике, где нельзя было вытянуться в полный рост.

Просушить одежду было невозможно, она начинала гнить прямо на людях, а вскоре пришла новая напасть – тело начало покрываться нарывами. Сначала они сильно зудели, потом кольчуга растирала их в кровь, и на местах нарывов появлялись язвы. Лечить их не было возможности, для начала надо было снять кольчугу и надеть сухую одежду, но любая одежда сразу же становилась сырой, а идти без кольчуги было нельзя. За весь переход по равнине боевых столкновений не было, но летучие отряды сарацин постоянно обстреливали нас с расстояния. Издалека их стрелы не пробивали кольчуг, но те, кто решил идти налегке, жили не долго. Так мы и шли – в гнилых лохмотьях, в ржавом железе, покрытые язвами, которые причиняли боль при каждом шаге.

Тогда я не мечтал ни о чём, кроме сухой одежды и сухой постели. То, что в обычной жизни было доступно любому нищему, в крестовом походе и герцогу уже казалось недостижимым счастьем. Это поход кроме прочего научил меня трезвому отношению к деньгам. Серебро у нас с Жаком было, но кому мы должны были заплатить за то, чтобы дождь перестал? А сколько монет стоила возможность идти без кольчуги, которая растирала раны? Сколько стоила сухая туника под дождём? И кому мы должны были заслать кошель, чтобы избавиться от постоянных обстрелов? Тогда я не просто понял, а всей душой почувствовал, что настоящие радости жизни не имеют к деньгам никакого отношения. Они и радостями становятся только после того, как человек оказывается их лишён. Я вот сижу