Дым на солнце - Рене Ахдие Страница 22

Марико изо всех сил старалась сохранять самообладание. Когда свет факела затрещал рядом, ее зрение исказилось. Она заставила себя отвести взгляд. Заставила себя промолчать и принять ледяную правду.

Перед ней у темной стены бесформенной кучей лежал человек. Железные прутья отделяли ее от сломленного юноши внутри. Металлический запах крови наполнил ноздри Марико, заставив ее зрение расплыться.

Они обжигали его плоть. Избили его. Заставили истекать кровью. Ради чего?

Оками уже сдался. Ни разу за время их пути сюда он не выказал сопротивления.

Это означало, что их целью было его чистое страдание.

Гнев и унижение боролись внутри ее. Собрав всю силу, которую она могла, Марико заставила себя спрятать эти две эмоции так глубоко в сердце, чтобы никто не мог найти их.

«Что бы они ни сделали с Оками, я буду смотреть на него без страха».

– Кэнсин-сама… хорошо, что вы снова в столице. – Когда император заговорил, Марико воспользовалась этим моментом, чтобы сформировать воспоминание. На первый взгляд многое в Минамото Року казалось неинтересным. У него была необычайно белая кожа, а черты лица было легко забыть, особенно когда он стоял рядом со своим более высоким и гораздо более властным братом. Самым грандиозным в Року были его одежды. Они были сделаны из дорогого шелка цвета полированного золота.

Однако затем под первой личиной обнаруживалось что-то еще. Хотя он находился глубоко в сырой яме, далеко за пределами великолепного, сверкающего мира наверху, Року говорил так, будто был на приятной встрече с друзьями. Или, возможно, беззаботно прогуливался по цветущему саду, а не встретил их в этом мрачном подземелье.

Напротив, его старший брат совершенно не выглядел расслабленным. Ни в малейшей степени. Принц Райдэн напомнил Марико зверя в клетке.

«По крайней мере, у него хватило ума показаться встревоженным этими обстоятельствами».

Марико отчаянно желала узнать больше о состоянии Оками, но сдержала себя, даже не взглянув в его сторону. Она не верила, что сможет остаться хладнокровной. Пока нет.

Император продолжал неторопливо говорить Кэнсину:

– Я не сомневаюсь, что в этот раз вам понравится пребывание здесь даже больше, чем до этого. Я уже отправил послание в нашу любимую чайную в Ханами. Вы должны помнить ее по тому несчастному случаю несколько недель назад? В награду за ваш успех в поимке преступника и спасении невесты моего брата, пожалуйста, будьте моим гостем там завтра вечером. – Резкий кивок подчеркнул приказной тон его слов.

Кэнсин поклонился – само воплощение идеального самурая, верного воле своего повелителя.

– А теперь вы можете вернуться в свои покои, Кэнсин-сама, – закончил император.

Хотя Марико знала, что что-то надломилось между ней и Кэнсином, ее сердце сжалось в груди от мысли, что брат уйдет, будто его присутствие обеспечивало ей последний бастион защиты. Последнее препятствие между Марико и неминуемой гибелью. Пройдя мимо принца Райдэна, Кэнсин остановился, чтобы оглянуться на нее, и свет факела блеснул в его глазах. Их темные зрачки напомнили Марико его последние слова: «Ничего им не показывай».

Ничего не сказав, ее брат ушел. Как только его шаги затихли во мраке, император подошел к ней.

– Госпожа Марико. – Он наклонил голову в сторону, рассматривая ее. – Пословица, должно быть, правдива. Даже на войне цветы продолжают цвести.

Несмотря на подступившее к горлу отвращение, Марико поклонилась еще ниже, чем ее брат.

– Для меня большая честь предстать перед вами, мой повелитель.

«Еще один выбор сделан. Еще одна часть меня потеряна».

Но честь не подарит ей положения при императорском дворе. И не освободит тех, кто ей дорог.

– Очень жаль, что это произошло при таких обстоятельствах. – Минамото Року улыбнулся ей. Как и в случае с его матерью, доброе выражение лица молодого императора почти удивило Марико. Если бы она не провела сегодня некоторое время рядом с вдовствующей императрицей, оно могло бы одурачить ее.

Но ни один член этой семьи больше никогда не сможет обмануть ее, ни на миг.

Стиснув зубы, Марико выпрямилась. Изо всех сил заставила свой голос звучать ровно:

– Я тоже глубоко опечалена обстоятельствами моего прибытия в столицу. Но мою печаль затмила благодарность. Мой повелитель, я благодарна за то, что я сейчас здесь, и вдвойне за то, что меня спасли мой брат и жених.

Император подошел ближе. Слишком близко. Он оказался чуть выше ее, и его глаза были почти на одном уровне с глазами Марико. Взгляд Року скользнул по ее лицу, словно подмечая каждую черту, каждый изъян.

– Я уверен, вам интересно, почему я приказал вам прийти сюда, в недра Золотого замка. Все потому, что я хотел, тобы вы стали свидетельницей того, как мы наказываем тех, кто осмеливается бросить нам вызов. И особенно, как мы наказываем глупых мужчин, осмелившихся прикоснуться к чужой невесте. – Он многозначительно взглянул на камеру за его спиной.

Его слова заставили щеки Марико вспыхнуть. Зная, что это она задолжала Оками – и самой себе, – Марико проследила за взглядом императора и уставилась на юношу в ужасном состоянии, который за столь короткое время стал ее источником силы. Юношу, который носил с собой ее сердце, куда бы ни направлялся.

Юношу, который был ее волшебством.

Покрытый кровью и грязью, сын последнего сёгуна лежал на куче грязной соломы. Его грудь вздымалась и опускалась с каждым тяжелым вздохом. Слабый хрип вырвался из глубины его горла. Одна сторона его лица распухла до неузнаваемости. Он лежал неподвижно и тихо, пока они говорили совсем рядом, от чего сердце Марико сжалось от тревоги.

Тем не менее она заставляла свое лицо оставаться равнодушным. Неподвижным.

– Вам приятно видеть подобное зрелище? – спросил Року. Он снова склонил голову набок, и этот жест очень сильно напомнил девушке о его матери.

Она удержалась от того, чтобы поморщиться.

– Приятно, мой повелитель?

Он продолжал изучать ее лицо, выискивая щели в ее броне.

– Разве этот предатель не украл вас с вашего законного места и не заставил работать на него, как вьючное животное?

Как и в случае с вдовствующей императрицей, Марико подозревала, что Року не просто хочет услышать правильный ответ. Он хотел раскрыть собственную правду, скрытую за тем, что говорили люди, – то, что они