Прозрение. Том 2 (СИ) - Бэд Кристиан Страница 31

— Ты не поверишь, — развёл я руками. — Хотел подарить что-то Лесу, ходим-то все по краешку. Но у меня почти нет ничего своего. Никаких личных вещей. Грантский нож да сапфир, подаренный Абио. Я подумал, что сапфир Лесу может и пригодиться, раз ты приписал его к своему дому? Я ведь правильно понял, что малой у тебя вроде воспитанника?

Локьё посмотрел на меня, потом на Симелина, и тот молча развёл руками.

— А книга откуда? — спросил Лес.

— Книгу вообще-то Дерен в капитанской забыл. — Я вспомнил совет Эберхарда: если надо соврать, можно отвечать правдиво, но коротко. — Я открыл её и увидел дырку. Как раз под сапфир. Мне показалось, что это будет забавно.

Эрцог Локьё тяжело вздохнул и закрыл глаза:

— Ну, если бы твой Дерен положил в гачжи вместо яда сапфир, я бы ещё понял. Но ты?

— Но он же не ядовитый? — спросил Лес и протянул руку.

— Ты — свидетель, не я это придумал! — пробормотал Локьё, глядя на Симелина, но сапфир мальчишке отдал.

Лес положил камень на ладонь, поднял к лицу и вертел ею, разглядывая его.

— А он точно не ядовитый? Уж больно синий какой-то? — В благородных камнях Лес не разбирался.

— Ещё какой ядовитый, — отозвался Локьё. — В нём тонны яда политики и интриг прошлых времён. Наш Дом потерял этот камень, мальчик. Узнав, где он, отнять я его не решился. А теперь он вернулся сам.

— Давайте-ка и мы вернёмся в каюту и сядем, — пробормотал Симелин и потащился в капитанскую.

Он ступал так тяжело, словно это не мне, а ему врезали по сердцу и по мозгам.

Устал, жаба зелёная? Ожидал ответного удара?

Всё это время эрцог Симелин очень напряжённо следил за мной.

Я не собирался объяснять ему, что такому виду ментального оружия мне просто нечего противопоставить. Только шутки с сапфирами.

Путь думает что угодно и ждёт мести. И пусть боится!

История двадцать девятая. Кома (окончание)

Открытый космос. «Леденящий»

Лес спрятал сапфир в нагрудный карман, а заодно приватизировал книгу. Я решил, что потом отберу. Пусть играет. Мальчишка…

Вот у кого от моих фокусов настроение поднялось.

Лес с готовностью ввёл Домато в овальную капитанскую «Леденящего», усадил в кресло по левую руку от главы Дома, стал хлопотать вокруг доктора, как маленькая птичка вокруг коровы.

Домато был весь какой-то полусонный, деревянный. Я почти не ощущал его, как живого.

Симелин не стал садиться справа от Локьё, а рухнул в первое попавшееся кресло.

Неужели попытка убийства меня любимого так вымотала беднягу? Или история с сапфиром так расстроила? И почему мне его не жалко?

Я сел и выдохнул. Сидя уже не качало. Что же это было-то? То самое, мистическое, что рассказывают про эрцогов в депах — «убил парой фраз»?

Хэд…

— Лиддон, принеси напитки! — приказал Локьё.

Столик остался в предбаннике, куда его выманил Симелин.

Лиддона, похоже, сменили. Слишком тяжёлое дежурство у него выдалось.

Появился другой ординарец, но с тем же снулым выражением длинного лица. Он предложил мне с десяток неизвестных напитков, рассчитанных, наверное, на самый изысканный вкус. Я попросил воды.

— А что у тебя был за приступ, Аний? — спросил любопытный Лес, сортируя конфеты в прозрачной вазочке.

Вазочка была немаленькая, пришлось заниматься селекцией. Конфеты пацан ценил гораздо больше камней и тщательно изучал их, выбирая самые перспективные.

Надо будет привезти ему конфет. Молодёжь в Домах Камня сладостями не балуют, считается, что они не полезны для нервов.

Локьё тяжело вздохнул, повертел в пальцах бокал с зеленоватым напитком. Скорее всего, тонизирующим. Он был бледен, и лысина всё ещё обильно потела.

Ординарец косился на некуртуазно выглядящего хозяина, но салфетку предложить опасался.

Все мы в капитанской были сейчас какие-то фальшивые — зашоренные, зажатые протоколами общения. Только Лес — живой и настоящий. Он радовался подарку, конфетам…

— Мой сын… — Эрцог Дома Сиби встретился глазами с Симелином, но на его молчаливое возмущение не отреагировал. — Это не тайна, Бакки. Всё это есть в архиве «Леденящего», мальчик может сам это прочитать.

— Ты… — начал Симелин, но Локьё легко его перебил. Видимо, сначала ментально, а уже потом сделав рукой запретительный жест.

— Не спорь со мной. Я знаю, что это должно быть сказано. Прислушайся? Пульс событий между нами сейчас чёток, словно рисунок тушью. Эти иероглифы… — Он отпил из бокала и поморщился. Видимо, я ошибся, и пил он не тоник, а лекарство. — Когда-то они обозначали не смерть, а её противоположность — рождение.

Лес сделал большие глаза. Хорошо хоть пальцем не покрутил у виска — воспитали немного.

— Так часто бывает в истории. Страшное со временем может стать смешным, а смешное — страшным, похвала — превратиться в ругательство. — Локьё пристально посмотрел на Леса: — Тебе говорили, что у меня нет детей?

Тот кивнул и исподтишка сунул в рот конфету.

— Это ложь. Сын у меня был.

Лес перестал жевать. Симелин поморщился и отвернулся. Видимо, вопрос был некуртуазным, и говорить про исчезнувшего сына Локьё приличия почему-то не позволяли.

— Мой единственный кровный сын, Эвгерет, силу ощутил поздно, — продолжал Локьё. — Я уже устал надеяться, когда он вдруг догнал и обогнал сверстников. — Он посмотрел на меня, на недоумевающего Леса. Вздохнул. — Когда были основаны Великие Дома, эрцоги не могли передавать власть законным детям. Таково было правило: не узурпировать власть в рамках одного рода, но и не выпускать из Дома. Власть передавалась племяннику или признанному сыну, мальчику, в жилах которого была кровь нужного Дома. Время шло, традиции рушились, и я мечтал плюнуть на весь этот бред. Передать власть сыну, просто сыну. Сейчас это уже не считается таким уж оскорблением древних традиций, но… Наверное, за это меня и наказали Беспамятные. Эвгерет делал большие успехи и после второго реомоложения решил поступить в университет классических наук на Пайе. Раньше его не увлекали философские идеи, и вдруг он, уже будучи совсем зрелым, ощутил в них вкус. Я, на беду, согласился. Там он и познакомился с творениями этого вашего Рогарда. Начитался и сгинул. Ушёл в никуда. Эвгерет стоял в университетской столовой в окружении многих других. А потом вдруг обернулся, словно увидел что-то, невидимое остальным, и исчез. Я узнавал, они говорили в этот момент об Уходящих…

Локьё умел рассказывать, и я буквально видел сейчас его глазами. Вот похожий на него парень стоит и смеётся, рассуждая о чем-то философском в толпе более юных студентов. А потом замирает. И делает шаг.

Наверное, вот так же шагнул в клетку Колин. Оглянулся на Имэ и… Просто исчез. Канул в небытие.

— Высшая абстракция? — считал с моего лица Лес. — Думаешь, он увидел то, что мы не можем понимать в образах? Время? Пространство? И реализованный образ затягивает потом в некую абстрактную реальность?

— Молчи хоть ты! — Локьё сжал бокал. — Лесард, я не выношу разговоров об Уходящих!

Лесард? Ничего себе, как тут Леса навеличивают.

Я улыбнулся почти против воли. К Лесу эрцог относился как-то необыкновенно тепло. Он не рассердился даже после признания, что пацан обманом заманил сюда доктора, не выгнал малявку.

Нет, я давно это замечал, но сегодня странная близость Локьё и Леса стала особенно явной. Между ними было два с половиной века возраста и опыта. Пропасть. Но чем-то они были неожиданно и странно похожи. Я только не понимал, чем.

Да и Симелин на присутствие Леса реагировал странно. Если бы он счёл пацана за слугу, сопровождающего Домато, то не замечал бы его. Но он замечал. А заткнуть или выгнать не попытался.

— Но куда ещё мог уйти Эвгерет? — настаивал Лес. — Ведь вокруг были люди? Они бы заметили что-то?

Локьё болезненно сморщился.

— И спецслужбы ничего не нашли? — спросил я из вежливости. Понятно было, что нет.

— Они искали, — горько сказал Локьё и снова остановил взгляд на моём левом запястье. И рука опять зачесалась. — Это иллюзия, что мы познали устройство Вселенной. Мы глупы и слепы, как и в начале эры людей. Один или двое из тысячи при всех показаниях к реомоложению и сейчас не выходят из искусственной комы. И мы не знаем — почему так. А те, кто выживает, время от времени бросаются в никуда. Или пытаются броситься. Лет пятьдесят назад я даже слышать не мог про этого выкидыша бешеной собаки — вашего Рогарда с его поэтизацией мифа об Уходящих! Жаль, что мне не довелось лично забить ему в глотку его проклятые вирши!