Избушка на костях - Ксения Власова Страница 31

Святослав с явным трудом разлепил губы и тихо обронил:

– Когда?

– Ночью, князь, ночью! Вечером еще была весела, спать допоздна не ложилась, а потом набросила на плечи ваш подарок и вся будто обмякла. С тихой улыбкой отправилась почивать. А наутро…

– Иди, – прервал ее Святослав и махнул рукой. – Оставь меня.

Нянюшка засеменила к двери покоев и уже на пороге суетливо добавила:

– Князь, я при вашей матушке несколько зим сиделкой была. Ни на миг не отходила и только этой ночью…

– Вон! – рявкнул Святослав, потерявший терпение. – Кому сказал!

Платье нянюшки торопливо промелькнуло в дверях, и на покои обрушилась оглушающая тишина. Князь медленно опустился на колено перед постелью и бережно положил руку поверх покрывала, нащупав ладонь матери.

– Матушка… – с болью позвал он. – Как же так…

Я ненадолго отвела взгляд от разворачивающейся картины, ножом полоснувшей по сердцу, и, сглотнув комок в горле, посмотрела на Ягу. Та задумчиво, немного отрешенно обводила пальцами краешек пузатой чашки, от которой поднимался ароматный пар. Драгоценные камни перстней, сверкающих на тонких пальцах, вспыхивали на солнце всеми цветами радуги.

– Все она… – Князь вдруг поднял уроненную на постель голову и зло вскинул руку к потолку, грозя кому-то кулаком. – Ведьма костяная, проклятая! Наворожила, обманула, смерть накликала! У-у-у, попадись она мне…

– Ну-ну, касатик, разошелся, – фыркнул Кощей и сцапал яблочко с блюдечка. То мгновенно потухло, будто задутая свеча. – Ишь, стращать тут вздумал!

Раздался смачный хруст: Кощей с удовольствием впился белыми, точно сахарными зубами в алый бок яблочка и принялся беззаботно жевать. Словно и не развернулось перед нами сейчас чужой беды, выворачивающей душу наизнанку. Вместо сердца в его груди никак булыжник спрятан! Тим, сидевший подле меня, застыл каменным изваянием. Плечи гордо расправлены, спина прямая, затуманенный взор прикован к открытым ставням, в которых виднеется двор. Как ни старалась, не могла поймать его взгляда.

Что-то во мне перевернулось, обожгло нутро и вырвалось наружу в виде ядовитых, колких слов:

– Зачем ты его матушку сгубила? Мешала она тебе?

Я так резко дернулась в сторону Яги, что коса плетью хлестнула меня по лицу. Я охнула, потерла нос и задрала подбородок, мрачно рассматривая хозяйку избушки. Правда люди шепчут, что от ведьм одно лишь горе?

Последняя мысль острым ножом впилась в горло, заставив сделать пару прерывистых вздохов. Если ведьмы несут погибель, значит ли это, что и я стану вестницей чужих неприятностей? Буду развлечения ради играться с чужими жизнями, точно кошка с мышкой?

– Жить или умереть – ведают лишь Доля и Недоля, – спокойно проговорила Яга, поднося к губам чашку с горячим травяным чаем. – То не мне решать.

– Покрывало, – упрямо обронила я, локтями опираясь на стол с такой силой, что, казалось, на скатерти дырка останется. – Зачем ты дала его князю?

Может, Яга желала уморить самого Святослава, а жертвой пала его матушка? Я стиснула зубы, сдерживая подступающую тошноту. Бежать, бежать надобно отсюда, чтобы пятки сверкали.

– Людские сплетни, как отрава, проникают в кровь, – со вздохом ответила Яга. Она выдержала небольшую паузу, что-то обдумывая, а затем, будто сплеча рубя, резко продолжила: – Вот ты думаешь, что тебя они не коснулись, но нет. Стоит лишь намеку появиться, и ты с готовностью вспоминаешь все то, о чем шептались за спиной. О ведьмах, что крадут молоко и сажают детей в печь. О колдовстве, несущем погибель… О силе, питающейся злом…

– Душа моя, ты…

Яга шикнула на Кощея, и тот послушно примолк. Засунул в рот баранку и принялся ее жевать, изредка делая глоток чая. На меня он поглядывал с легким неодобрением.

Про Тима я и вовсе позабыла и вспомнила лишь тогда, когда его теплая ладонь легла мне на плечо, мягко уводя назад, подальше от Яги. Я поддалась и медленно, неохотно отклонилась, хотя хозяйка избушки меня не пугала. Ее глаза метали искры, в мою сторону она глядела с раздражением и глубоко спрятанной, будто в подпол снесенной, обидой.

– Матушка его давно хворала, – сквозь зубы процедила Яга. – От сына таилась, не хотела расстроить того раньше времени. Слез, прощаний – этого тоже жаждала избежать. Скрывалась по углам, мучилась болями, но молчала. Чуяла, что княжеские лекари ей не помогут. Ну, к слову, им и правда не по плечу с этой напастью справиться.

Я потрясенно заморгала и смогла лишь выдавить:

– А как…

Но так и не закончила мысль. Не нашла подходящих слов.

– А так, – беззлобно передразнила Яга, макая баранку в чашку с чаем. – Жить ей оставалось вечер да ночь. Знала я, что боль ее скрутит такая, что последние часы покажутся пыткой. Пожалела: она в юности много добра людям делала. Да и зверей никогда не обижала. Подарила я ей покрывало, а вместе с тем – тихую, быструю смерть без мук и боли. Ушла она во сне, никого не потревожив.

– Почему… – голос сел, и пришлось откашляться, прежде чем продолжить. – Почему не сказала Святославу?

Яга пожала плечами, а затем надкусила бублик.

– А толку ему от этого знания? Долгие слезы – тяжелые проводы.

– Он наверняка желал бы попрощаться.

– Ну а его матушка – нет. Я уважила ее желание, не его.

Я склонила голову, признавая ее право выбирать, кому оказывать милость, а кому – нет. Всю злость как ветром сдуло. Вместо нее окатили, щедро одарив брызгами, неловкость и смущение. Получается, я на Ягу напраслину возвела? Стоило подвернуться подходящему случаю, и я с ретивостью озлобленной толпы вынесла костяной ведьме приговор?

Щеки вспыхнули жаром. Опустив взгляд, я заметила, что по моим подрагивающим пальцам пронеслись всполохи огня – отражение того пламени, в котором сгорала со стыда моя душа.

– Ладно уж, – раздался над ухом миролюбивый голос Яги. – Забыли! Давай лучше поглядим, как дела у князя с тремя сыновьями.

Она схватила уже порядком надкушенное яблочко, чуть подула на него, отчего на наливном боку проступил морозный узор, и снова запустила по блюдечку. Я с предвкушением (как же быстро осваиваешься с этим подглядыванием!) покосилась на серебряную тарелочку, а затем – на Тима. Он ответил мне сдержанной улыбкой. Наши руки снова встретились под скатертью, пальцы переплелись. От мысли, что в избушке я слишком мало думаю о друге и все больше – о Яге, Кощее и колдовстве, душа заныла, словно плохо зажившая рана, с которой содрали коричневую засохшую корочку.

Яблочко побежало все быстрее и быстрее, пока на серебристом дне не проступили очертания чужого града. При виде богатых палат я даже бровью не повела: за пару дней настолько привыкла к ним, что их вид уже не вызывал ни восторга, ни любопытства.

– Значится, уснул сладким сном в саду, – выговаривал кому-то уже знакомый мне князь. – И жар-птицу проворонил!

По дну блюдечка прошла рябь, и Кощей уверенным, привычным движением стукнул кулаком по столу с такой силой, что яблочко подлетело в воздух, зависло прямо перед моим носом, позволив себя рассмотреть, а затем с глухим стуком рухнуло обратно. Картинка вдруг обрела четкость и яркость. Я смогла разглядеть сгорбленного в низком поклоне молодца – старшего княжеского сына.

– Отец, сам не ведаю, как заснул! Веки будто против моей воли сомкнулись!

– Отцовскую просьбу не выполнил, княжеского приказа ослушался, – грозно проговорил его отец, привставая на резном троне. – Не княжич, а отрок глупый, несмышленый! И это тебе я должен княжество доверить?

Эти слова заставили старшего сына потрясенно вскинуть голову и в ужасе распахнуть рот, точно перед ядовитой шипящей змеей, попавшейся на пути. В глазах, сделавшихся большими, будто плошки, промелькнуло понимание. К его чести, он попытался выкрутиться и образумить князя.

– Отец, можно ли судить о человеке по одному проступку?

Тот поднес ко рту указательный палец с тяжелым перстнем на нем и задумчиво приложил его к губам. Позади княжеского сына зашумела толпа. Родовитые бояре, бросая шапки на пол, повскакивали с лавок и принялись ожесточенно спорить между собой. В воздухе запахло скорой дракой.

– А ну тихо! – рявкнул князь, но не сразу, а немного выждав. Сначала он насладился отчаянием на лице сына. – Говорить буду я.

Окрик князя разлетелся по палатам гулким эхом и вспугнул сороку с окна. Черно-белая сплетница мелькнула хвостом, только ее и видели. Бояре примолкли, будто цепные псы, одернутые хозяином, и послушно опустились обратно на лавки. Тишина повисла в палатах такая, что слышно было, как глупая