Назугум (СИ) - Ивар Рави Страница 36

Как только свет погаснет — штурмовые группы женщин пойдут на прорыв, при чем часть из них будет атаковать вышки. Отобранные Фатимой уйгурки выглядели решительными, суровая жизнь и лишения превратили их в бойцов. Только вот незадача — они все равно оставались женщинами, уступая мужчинам в скорости реакции и в силе.

В бараке был слышен храп, сопение, приглушенное бормотание. Перевернувшись на бок, попробовал заснуть, но сон не шел. Не спала и Фатима, я слышал, как она ворочается, устраиваясь поудобнее.

— Саша, ты спишь? — прошептала турчанка. Проигнорировав ее вопрос, постарался думать о Проскурнове и своей мести ему и его подручным. Чувство ненависти всегда помогало отвлечься от тревожных мыслей. Помогло и в этот раз — не понял, как провалился в глубокий сон. В моем сне я пытал Виталия Ивановича и Баргузина подвешивая их на дыбе. И если Баргузин молил о пощаде, генерал проявлял чудеса стойкости и терпимости, сверля меня ненавидящим взглядом. Проснувшись, чуть не взвыл от досады — настолько реалистичным был сон.

Но не только это разочарование ждало меня — проклятый женский организм вновь напомнил о себе цикличностью кровопотери.

— Ты не беременна, счастливая, — с завистью протянула Демирель, протягивая мне гигиенический пакет. С того дня, как нас оприходовали в бараке, правда я был в отключке и не видел ничего, она каждый день ждала подтверждения, что не беременна.

— Да уж, счастья у меня полные трусы, — раздраженно буркнул в ответ, направляясь в туалет. Эти несколько дней меня бесили, превращая в неуравновешенного человека.

— Будьте вы все прокляты, ублюдки, кровью будете умываться, — вслух повторил свою угрозу в тысячный раз в адрес моих мучителей-экспериментаторов. В мире немало особей мужского пола, мечтающих стать женщинами, даже ложатся под нож хирурга. А эти твари меня превратили в женщину, меня, ярко выраженного гетеросексуала и мачо.

— Кастрирую и заставлю съесть свои причиндалы, — добавилась новая угроза в адрес Проскурнова. Приведя себя в порядок, покинул кабинку, игнорируя недовольные взгляды женщин, стоящих в очереди. Малое количество кабинок в лагере было очередной задумкой администрации лагеря — все должно было напоминать о ничтожности наших персон.

За завтраком Фатима почти не поела, девушка волновалась, каждую минуту задавая мне на ухо вопросы.

— Если ты нормально не поешь, не успеешь за мной, а я тебя тащить не буду, — пригрозил турчанке, чтобы отдохнуть от ее вопросов.

Этот день мне самому казался самым длинным в моей жизни: обед внес некоторое разнообразие, уменьшив время ожидания на полчаса. Снова мы собрались за одним столом: я, Демирель и старшие пяти штурмовых отрядов. Глядя на горящие глаза женщин, осознал, что они не отступятся и скорее умрут, чем останутся в лагере. Еще раз обговорив детали, отпустил женщин со словами:

— На ужин вместе собираться не будем, не стоит испытывать судьбу. Каждая из вас знает, что делать, некоторые скорее всего умрут, но все равно есть шанс.

— Все мы смертны, Назугум, — грустно улыбнулась Алтан, самая возрастная из всех. Ей было под пятьдесят, но женщина была подвижная. Со слов Фатимы, двоих ее сыновей убили «эскадроны смерти», формируемые из числа уйгуров — предателей, а ее саму уже пять лет держали по разным лагерям.

— Что значит Назугум? — спросил у турчанки, когда мы закончили обедать.

— Какая-то героиня из сказки, — Демирель была бледна, что я встревожился — того гляди и упадет без чувств.

— Фатима, мне не нравится твой настрой. Если ты не готова — скажи прямо и оставайся в лагере. Я выберусь и доведу до турецких властей, что тебя удерживают здесь.

— Я просто волнуюсь, — турчанка глубоко вздохнула, — не все так просто как ты думаешь. Но я готова и не подведу, не волнуйся, Саша!

Демирель ушла, оставив меня в задумчивости. Меня терзала совесть, когда думал о том, что при побеге многих женщин просто перестреляют, но другого выхода сбежать из Сяодуна не виделось. Время до вечера шло невероятно долго и медленно, словно издеваясь над нашими планами. Когда солнце коснулось своим нижним краем горизонта, пришло время действовать. Уловив взгляд Мирай, возглавляющую отряд купальщиц, коротко кивнул — минут через десять включится освещение в лагере. Девушки торопливо направились в душевые, даже в их лагерных робах было видно, что Мирай подобрала стройных и симпатичных.

Метнувшись к себе в барак, торопливо просунул в штанины распорки, снятые с душевых, по две на каждую штанину. Фатима ждала на месте, ее бледный вид мне не понравился, нам еще подбираться к первой вышке, а она выглядит как мертвец.

— Соберись, наш выход, — дав ей пару несильных пощечин, привел девушку в чувство. Идти с распорками в штанах было трудно, ноги практически не сгибались. Буквально пара минут и свет включат, а при освещении не удастся незаметно вытащить распорки из штанин.

— Фатима, прибавь ходу, — сумерки сгустились, пришлось рисковать, чтобы успеть. Едва я успел незаметно вытащить распорки, как по периметру лагеря вспыхнул яркий свет.

— Иди в сторону ворот, будь недалеко от них и как только свет погаснет, рви когти.

— Зачем рвать когти? — захлопала ресницами турчанка.

— Это выражение такое, означает бежать изо всех сил. Все, иди, — слегка подтолкнул девушку в направлении ворот. Хотя первая вышка была довольно далеко от душевых, наверху тоже наслаждались видом моющихся девушек: слышались восклицания и смех.

Сбросив с ног грубые тапочки, взялся за поручень, аккуратно перенося вес тела на нижнюю ступеньку. Вопреки моим ожиданиям, ступенька не скрипнула: семь, восемь, вот и последняя пятнадцатая ступенька. Поручни поднимались выше и укреплялись к полу кабинки, люк был открыт, в нос даже ударил запах пота и чего-то кислого. Сантиметр за сантиметром подтянулся, пока глаза не оказались выше пола: оба охранника увлеченно рассматривали в бинокль купающихся девушек. Молясь про себя, чтобы ступенька не скрипнула, поднялся и в полуприседе оглядел помещение. Охранники по всей видимости оторвались от ужина: на небольшом столике стояло две початые банки похожие на тушенку, миска с рисом и термос. Мой взгляд упал на массивный армейский нож, похожий на штык-нож к автомату Калашникова.

Первый китаец умер мгновенно, даже не поняв, что случилось. Нож мягко вошел в область ключицы, но бинокль, выпавший из его рук, заставил оглянуться второго. Левой рукой прикрыв ему рот, всадил нож в область сердца. Тщедушное тельце охранника подвело — я ошибся и попал в грудину. Невероятным образом китаец умудрился вырваться из моих рук с застрявшим в груди ножом. Страх