Квестер - Андрей Владиславович Немиров Страница 40

И вот вернулся как-то в середине декабря Архип Макарыч к себе домой от соседки Дуси (телефонный аппарат ей чинил), а в доме… — гости. Любимая сноха Людмила и звёздочка его ненаглядная, Олечка. Одни приехали, без папы. Архип Макарыч сначала обрадовался, давай обнимать, целовать…, а потом вдруг забеспокоился: чагой-то они одни, без Коленьки-то, приехали? Не случилось ли худого?

Да его Людмила успокоила: соскучились, говорит, мы по тебе, деда, приехали тебя к нам забрать — вместе Новый Год встречать!

Господи! И пошлёт же судьба таку радость старику?! И бывает ли, чтоб сынова жена зимой одна поехала черти куды признаться свекру в искренней любви, да пригласить его к себе в дом жить?

4

Верно-ть, не быват! И старик Овсянкин это понял…, да только сильно опосля. А сейчас…

5

Приехали они вместе с Людмилой да Оленькой в Воронеж, и тем самым, оказывается, сюрприз Коленьке сделали: он-то с того лета не мог успокоиться, что отец его на старости лет живёт у черта на куличках, да один-одинешенек! Переживал сильно, но сделать-то ничего не мог: квартира-то Людкина, а расписываться они по нонешней моде не стали. Вот и страдал Коленька втихомолку. А тут… заваливаются в дом, с морозу раскрасневшиеся: жена, дочка и… отец родной. Ага. И Людмила с порога мужу и выдала: «Отец твой, Коля, Архип Макарыч, будет теперь с нами жить — мы, пока ехали, договорились. Вместе, как говориться, веселее! Ты не против?»

Коленька аж заплакал. Ручки жене целовать полез. Все радуются, обнимаются, целуются, плачут. Стол накрыли, отметили радость рюмочкой, да и стали жить-поживать. И Новый Год встретили тепло, по-семейному. Только обратил внимание Архип Макарыч, что Людмилкины глазки как-то странно на него смотрят, внимательно…, как будто сквозь улыбку изучают, что ли? А мож, ему померещилося? Так и то правда — померещилося! Ведь все малёхо нетрезвые были, ну, кроме Олечки, понятное дело! А, когда выпимши, много чего не так кажется!

6

Потом, уже в новом годе Людмилка как-то завела разговор о том, что, мол, надо бы дом продать в Кочегурах: на что он теперича, когда все вместе живём? «А и то правда! — согласился Архип Макарыч. — Поеду, продам. Вон, Петька Семерин приценялся вроде — для сына! Тольки ты, Людмилка, меня, старого, не выгонишь, когда я немощный стану?».

Та аж заплакала от обиды — ушла на кухню и два дня со стариком не разговаривала. Коленька ходил меж них, всё выспрашивал, что случилось, в чем дело, да ничего понять не мог. Испугался, как бы чего худого не вышло, да их совместное счастье враз не закончилось бы. Архип Макарыч, видя такое дело, собрался с духом, да пошёл прощенья просить у Людмилки.

Не сразу и выпросил! Видать, крепко её он обидел своим вопросом дурацким! Наконец, Люда ему ответила, что, мол, не обижается, и давно уж простила его. Но как, спросила она Архипа Макарыча, как жить в этом мире, где все говорят, что друг друга любят, а меж тем подлости ждут от самых родных людей? Или она себя как-то не так повела, дала повод подумать…? А сама плачет, плачет! Старик тож слезу пустил — от обиды на самого себя, на дуростю свою! И порешил, что прямо сейчас поедет дом кочегуровский продавать.

Ан, не тут-то было! Людмилка, вся в слезах, наотрез отказалась его пускать: старый уже, а зима студёная стоит — ещё простудится милый свекор! Сказала, что сама поедет. Тока генеральна доверенность нужна.

Архип Макарыч перечить ей не стал. Да и не мог — а то опять бы обиделась, и тогда — прощай, счастливая жизня. И Колю жалко — вона как переживает он из-за них с Людой!

7

В общем, так: меньше слов — дешевле телеграмма! Поехала Люська в Кочегуры, продала дом, взяла деньги, тут же, в тот же день потратила их на машину-иномарку, да на ней и возвратилась. Это у неё, оказывается, было давно уже спланировано с подругами какими-то: одной — дом продаёт, у второй — машину покупает.

Вот тут-то и начался в этой истории кручёный поворот. Архип Макарыч стал Люське более не нужон, играть в любящую сноху она разом прекратила, и жизни в сыновнем доме деду не стало никакой. Стервой Люська оказалась порядочной — приёмов, как свёкра из дома выжить, знала немало. Пока Коленька дома — ещё ничего, терпимо было, а только уйдёт муж на учёбу или работу — начинался для старика ад кромешный! Олечку эта шалава против него настроила! Говорила девочке, что «деда» злой, что бить её будет за то, что она такая красивая… Словом, недолго Архип Макарыч смог продержаться, тем более что от природы гордый был, честный, да и Люськину подлость сразу понял, а выхода для себя другого не видел. Коленьке ничего не сказал, как-то взял поутру вещички свои, и — ушёл. В никуда.

Ночевал Архип Макарыч на вокзалах, в ночлежках, на трубах и в колодцах тепломагистралей. Не в Кочегуры же возвращаться: соседи засмеют! Пытался на работу устроится — да кому старик нужон! В милиции побывал, и даже в психушке! Но на все вопросы — «откуда», «как зовут», «ты кто», отвечал: «Дед Пихто». Так его Пихтом и прозвали! За упрямство деда иной раз и били: когда менты, когда «свои», бомжи. Но имени своего дед назвать наотрез отказывался и тем, и этим. А почему? А потому, что подозревал старик, что сын Коленька его ищет, а по имени — легко найти может. И узнает тогда, почему дед из их дому ушёл — правду-то скрыть будет трудно. И начнутся тогда у его Николеньки проблемы с этой стервой-Люськой: ругачки да скандалы. Глядишь — и доругаются до разводу. А куда Коленька тогда жить пойдёт, ведь квартиры у него своей нетути? Да и Оленьку он любит больше жизни: разве ж он переживёт разлуку с доченькой? Вот и молчал дед Пихто. Да за молчание — так Пихтом и остался.

Зиму кой-как перезимовал, весну пережил, а летом…

8

А летом повстречал он-таки своего Коленьку. Случайно повстречал, на улице — Воронеж город маленький. Как бросился сын к отцу, как обнял. «Папа, — говорит. — Дорогой! Куда же ты пропал, я всё, что можно обошёл, нигде тебя найти не мог! Горе ты устроил-то нам такое?» А старик всё молчал и молчал, да только слезы лились по старческим