Урок возмездия - Виктория Ли Страница 41

Дверь церкви открывается с жалобным скрипом, и я немедленно чихаю. Если ковен Марджери и совершал обряд посвящения в этом семестре, пыль уже вернулась на свое место.

– Пошли, – говорю я и щелкаю фонариком.

Остальные настороженно следуют за мной, и это немного забавно, учитывая, что ни одна из них даже не верит в призраков. Я направляю свет фонарика во все четыре угла церкви, отмечая обычные атрибуты: купель для крещения, кафедру, скамьи, накрытые ветхими белыми чехлами. Ничто не сдвинуто. Здесь никого не было уже много недель. Во всяком случае, никого из живых.

На полу до сих пор виднеется пятно козлиной крови, там, где нарисовали мелом пентаграмму для посвящения этого года, на которое меня не позвали. Клара замечает его и вскрикивает, прижимаясь спиной к груди Эллис. Я не могу удержаться от смеха.

– Может быть, это просто краска, – говорю я, хотя ответ знаю наверняка. Я опускаюсь на колени перед этим пятном, чтобы снять сумку с плеча, и начинаю выгружать материалы. Вынимаю склянку с гвоздикой и объясняю девушкам, что нужно положить одну штуку себе под язык и тихо проговорить посвящение.

Клара хихикает и строит рожицы, пока глотает свою гвоздику, словно это глупая формальность, а не сакраментальное действо. Леони потихоньку свою выплевывает.

Я же свою гвоздику смакую, наслаждаясь ее теплой насыщенной пряностью, тем, как мой язык немеет от нее, ароматом, который пропадает, когда я ее разжевываю. Даже после того, как я проглатываю гвоздику, во рту еще надолго остается горький привкус.

Я зажигаю две свечи – белую и синюю – и кладу в чашку три куска белоснежного кварца. Другую же чашку наполняю дождевой водой из стального термоса, позаимствованного из кухни Годвина.

Заклинание было взято не из книги. Я его придумала. Оно просто кажется правильным, каждый элемент моего алтаря, словно нитями, связан с чем-нибудь существующим в реальности. Симпатическая магия: подобное притягивает подобное.

Я макаю ягоды остролиста в дождевую воду, затем катаю их в сахаре до момента, пока их темно-красная кожица не покроется импровизированным инеем и не засияет в мерцании свечей. Наконец, пальцем, смоченным в этой же воде, я вывожу на полу фрактал – линии и углы пронизывают друг друга в идеальной симметрии.

Остальные наблюдают за моей работой в настороженной тишине. Я не знаю наверняка, то ли Эллис как-то предупредила их о том, что не стоит разговаривать, то ли часть из них интуитивно это ощущает. Но когда я поднимаю голову, все они сидят вокруг меня полукругом: ждут, как ученики, команды инструктора.

Я пригласила их, но для происходящего их присутствие не имеет значения. Они здесь только потому, что Эллис нужны все мы впятером, чтобы соответствовать пяти мертвым ведьмам из Дэллоуэя. Сегодня у нее нет пятерых, и это все портит. Но это не имеет значения.

Это заклинание о большем. Оно обо мне и Эллис. О магии – и о том, существуют ли силы, слишком могущественные и таинственные, чтобы мы могли понять их.

– Мы будем вызывать снег, – объясняю я им. – Закройте глаза и освободите разум. Постарайтесь представить, каков снег по ощущениям, вкусу, звуку, как он покрывает землю. Затем повторяйте за мной… Мы призываем северный ветер: поприветствуй нас своим дыханием и благослови нас своим даром.

Звучит немножко глупо, когда произносишь вслух, но Эллис закрывает глаза и повторяет мои слова, и все остальные тоже.

Холодок пробегает по моей коже, когда я опускаю взгляд на остролист в подоле, желтое мерцание от свечей танцует на поверхности дождевой воды и отбрасывает тени на мои ладони. Я улыбаюсь и тоже закрываю глаза, позволяя себе погрузиться в то пространство, что всегда открывается для меня в таких обрядах, – место тишины в моей груди, секретное место. Единственное, где я когда-либо чувствовала себя спокойно.

Я ошибалась, думая, что магия опасна. Может быть, Алекс. Может быть, ведьмы. Но не магия.

Никогда.

– Слушайте, – шепчет Эллис.

На секунду ее голос – единственное, что эхом отдается в моей голове, он мягкий и тяжелый, как сумерки вокруг нас.

А потом я слышу это: мягкий стук снега, падающего на крышу церкви.

Леони изумленно вскрикивает – а когда я открываю глаза, она, запрокинув голову, уже смеется. Стоящая рядом с ней Клара застыла с широко открытыми глазами, крепко обхватив себя руками. Если бы ее формы были поменьше, если бы ее кудри были беспорядочно растрепаны, а не аккуратно уложены, она была бы точь-в-точь вернувшаяся к жизни Алекс.

– Это работает, – восклицает Леони, вскочив на ноги и крутясь на месте, как ребенок, который только что узнал, что уроки отменили. – Фелисити! Снег идет!

Я перевожу взгляд на Эллис, у которой тоже на губах видна чуть заметная улыбка. Но эту улыбку труднее понять. Не могу сказать, верит ли мне Эллис или просто издевается надо мной.

Леони бросается через церковь, чтобы распахнуть двери. Снежный вихрь метет по полу, и я уже на ногах. Мы оставляем свечи, кристаллы и ягоды остролиста, чтобы стоять там, на краю ночи, пока зима жалит нашу кожу.

Почему-то больше не холодно. Может быть, это тепло от содержимого фляжки, которую Леони вкладывает мне в руку, или от ровного, как сердцебиение, ритма голоса Эллис, когда она достает сборник стихов и читает нам, глядя на наши тела, лежащие на полу церкви, словно выброшенные куклы.

Вначале пустеет фляжка Леони, затем – фляжка Эллис. Проходит двадцать минут, прежде чем меня накрывают эмоции. Эйфория льется на меня, как холодная вода: я жива, я горю. Провожу пальцами по сахару и наслаждаюсь его вкусом на языке, и снег падает на наши лица сквозь дырявую крышу.

«Это лучше, чем любая из вечеринок в Болейне», – думаю я и позволяю пальцам Эллис сплестись с моими, а другой рукой беру руку Леони. Большой палец Эллис трется о костяшки моих пальцев; и воздух становится густым, как сироп. Я так напилась, что мир превратился в акварельную картинку – все очертания расплываются.

Каким-то образом мы снова оказываемся в лесу, Клара держит факел высоко над головой. Я не помню, где она нашла такую большую палку или как ей удалось зажечь ее от таких сырых дров, но мы идем за этим пламенем сквозь темноту, выписывая круги и шатаясь, а кровь обжигает наши вены.

Я трогаю ствол дерева и поражаюсь его шероховатости. Как же я хочу прижаться к нему лицом. Леони проводит пальцами по моим волосам, я могла бы поцеловать ее, и я почти сделала это. Вот только мы вновь отправляемся в путь, декламируя во все горло стихи для теней и побуждая призраков выйти поиграть.

Я не знаю, сколько времени длится этот кайф. Может, всю ночь; может быть, час.

Но утром я просыпаюсь на постели из папоротника и растаявшего снега.