Андрей Акулов - Панголин. Запретная книга(СИ) Страница 43

А худое дерево приносит и плоды худые.

Не может дерево доброе приносить плоды худые,

Ни дерево худое приносить плоды добрые.

Всякое дерево, не приносящее плода доброго,

Срубают и бросают в огонь…

Отряд  спустился в низину. Каменные деревья здесь уже полностью перепахали все вокруг, выкорчевывая старые пни и ломая гнилые стволы упавших деревьев. Кое-где росли чахлые сосны и молодая ольха. Среди зарослей вереска торчали прозрачные елочки хвоща. Зеленовато-серый мох, покрывал все вокруг, поднимаясь по стволам, веткам и пням. Пушистый, словно губка, он впитывал в себя влагу, высвобождая ее под копытами лошадей. В мутной выступающей воде шевелились, расползаясь в разные стороны диковинные козявки. Где-то далеко отрывисто прокричал красноголовый ящер.

- Коней придется оставить, - сказал панголин – коренастый мужчина лет тридцати. – В грибнице они будут только мешать.

Волна недовольства прошла по отряду. Филипп молчал.

- Вот еще! Не пойду я пешком, - один из солдат выехал вперед и потрепал коня за гриву – пегий скакун захрапел, тряся головой.

Панголин спрыгнул на мягкую землю:

- Я не собираюсь это обсуждать. Здесь, в грибнице, вы слушаетесь меня. Либо мы идем пешком, либо ты едешь первым, - он ткнул пальцем в солдата.

- Он прав, - тихо сказал Филипп, всматриваясь в окутанные туманом крученые ветки каменных деревьев.

Солдаты нехотя спешились. Минотавры захлопали ушами и недовольно замычали, слезая с тяжеловозов.  Волколак потянул носом воздух и медленно слез.

Панголин немного прошел вперед и жестом приказал отряду замолчать – все стихли. Охотник проделал ритуальные пассы руками и спрятал что-то в мох под ногами, приговаривая шепотом заклинания.

Филипп сморщился: как же ему хотелось сейчас приказать арестовать этого панголина. Выкрикнуть: «Именем Господа нашего Мироноса, взять еретика!» и казнить на месте, очистив заблудшую душу от дьявольской скверны. Но он сдержал себя: панголинам разрешались их мерзкие языческие ритуалы.

В конце охотник разрисовал лицо черной землей, взъерошил волосы и зашипел – кони заржали и шарахнулись в сторону.

Филипп перекрестился. Солдаты последовали его примеру, волколак тоже, только минотавры продолжили безразлично жевать траву: муталюды не отличались религиозностью.

Панголин подошел к чистильщику и вручил маленькую фигурку человека, искусно связанную из кожаного шнурка:

- Оставьте это в грибнице вместо себя.

Филипп взял фигурку двумя пальцами и швырнул в лужу:

- Так сойдет?

Охотник нахмурился и что-то буркнул в ответ, затем раздал по человечку каждому члену отряда.

- Благослови нас святой Миронос! – громко сказал Филипп и перекрестился. Солдаты тоже осенили себя крестами.

- С богом, - сказал панголин и зашагал по мягкому мху.

Грэм очнулся. Сел. Голова, как живая чаша, наполненная свинцом, напряженно сжималась от неосторожного движения, успокаивая волны жидкого металла. Картины внешнего мира, просачиваясь сквозь прутья решетки, вытесняли черную пустоту, перемешивались с воспоминаниями последних событий и превращались в мысли. Мысли переходили в вопросы:

- О Боже, где я?.. Что со мной будет? – прошептал панголин, ощупывая лохмотья, оказавшиеся на нем вместо доспехов.

В нос ударил запах гнилой соломы. Он соперничал с невыносимой вонью испражнений, гарью и ароматом хлеба. Последний Грэм отделил от всех остальных, и перед глазами предстали румяные, потемневшие по краям пышущие жаром лепешки. Голод разукрасил все яркими красками.

Пленник потянулся на запах, но тут же сел: голова сжалась от боли, которая начиналась на макушке и расползалась вниз к вискам. Рукой нащупал огромную шишку, увенчанную корочкой засохшей крови. Это открытие навело на мысль, что снимали его с веревки не бережные и любящие руки. Перед глазами возникло ухмыляющееся лицо старухи.

Грэм аккуратно разгреб сырую солому, служившую постелью, и нащупал утрамбованную землю. Пола не было. Подполз к решетке и насколько можно заглянул за угол.

Широкая, скудно обставленная длинная комната, больше похожая на сарай. Мерцающего желтого света печки хватало, чтобы осмотреть видимую часть. Окон не было – день сейчас или ночь неизвестно. Комната размером превышала тот небольшой домик на берегу озера. Кроме выстроившихся в ряд камер, у печки стаяла грубо отесанная скамья и небольшой столик. Камера панголина – узкая и длинная настолько, что можно лечь во весь рост – была крайней.

За деревянной стенкой в соседней клетке кто-то зашевелился, сдавленно запищал, и вскоре вся комната наполнялась шуршаниями, тресками, скрипами, рычаниями и булькающими бормотаниями.

- Кто здесь? – спросил Грэм.

Лучше бы он этого не делал: ему ответили усилившимся шорохом и палитрой нечеловеческих утробных голосов – ни одного внятного звука. К нарастающему возбуждению прибавились царапания и скрежет грызущих металл зубов. Панголин отпрянул от решетки. Как по приказу невидимого командира разом все стихло. Протяжно скрипнула открывающаяся дверь где-то у противоположной стены.

- Наш новый зверек проснулся? - спросил хриплый голос.

- Кто ты? Что ты собираешься со мной делать? - Грэм подполз к решетке.

- Проснулся? - протянула женщина, усаживаясь на скамью. – Я Вергина. Для тебя – хозяйка. А вот что с тобой будет, я еще не решила. У меня много планов. Все будет зависеть от того, какой ты человек… Видишь ли, я сейчас занимаюсь одним исследованием, и мне нужны люди определенного склада. Ты знаком с мутациями?.. Панголин молчал.

Старуха зажгла свечу на столе:

- Какая же я невоспитанная. Важного гостя надо накормить. Устал с дороги? Откуда ты пришел? - улыбаясь, спросила она и серьезно добавила. - Не молчи. Не гневи старую женщину.

Вергина встала, опираясь рукой о край стола. Заглянула в печь. Взбудоражила кочергой мирно тлеющие угольки, крякнула и выпрямилась. Медленно подошла и сунула пленнику лепешку – холодную ладонь обожгла горячая корочка. Грэм несколько раз перекинул с руки на руку, подул и впился зубами в мягкий пресный калач.

Старуха уселась, опираясь на стол:

- Я слушаю.

Охотник, жуя лепешку, спокойно начал рассказывать о своих злоключениях. Заучив наизусть краткий пересказ своей биографии еще в яме, он наслаждался едой, изредка отвлекаясь на вылетающие слова, но когда дошел до отца Иакова, Вергина вскипела: