Темноводье - Василий Кленин Страница 50

— Делгоро, друг! — Санька заставил себя приподняться на локте. — Мне очень нужно повидаться с твоим отцом! Срочно!

— Почто такая срочность-то? — изумился даур, слегка отклоняясь на спину.

— Я не стану скрывать, Делгоро! Буду просить у него в жены Чакилган. Я люблю ее.

Круглое лицо княжьего сына снова стало расплываться в горизонталь хитрой улыбки.

— Ты — взрослый жеребец, Сашика, чтобы позволять надевать на себя узду, — хохотнул он. — Кто я такой, чтобы тебя отговаривать… Но сейчас к тебе князю нельзя идти. Особенно, с такой просьбой.

— Но почему? — испугался Дурной.

— Сам не понимаешь? — Делгоро устал скрывать, что ему тяжело дышать смрадом, который распространял больной. — Ты в таком виде, друг, что отцу невесты очень трудно будет сказать «да».

— И то верно, — обессиленный Санька устало откинулся на лежанку. — Женишок из меня еще тот… Я бы не напрашивался, Делгоро. Я бы уж точно дождался более благоприятных времен. Но вдруг ее отдадут за другого?! Прямо сейчас!

— Не отдадут, — обнадежил парня даур и ушел.

Санька лежал в мучительном одиночестве. Пил омерзительную бурду из чашки, так как больше он ничего не мог сделать для того, чтобы стать достойным женихом.

Вечером пришли казаки.

— Я ж говорю, живой! — гоготнул Тютя. — А энти говорят, что уже уморил тебя черт рогатый.

— Шаман велит забрать тебя из своего юрта, — виновато пояснил Гераська. — Говорит, всё, здоров.

— Нам князь пустую землянку на отшибе выдал, — пояснил Козьма. — Мы протопили ее, так что тамо не так уж и холодно.

Сгорая от стыда, Санька попросил товарищей помочь ему отмыться от нечистот, в которых валялся уже второй день. К его удивлению, никто и нотки брезгливости не проявил. У людей здесь носы явно погрубее сделаны. А помогать своему в трудную минуту — это норма.

Дотемна больного отмыли и буквально перенесли в новое местообитания, замотав в одеяла и шкуры. И уже утром Дурной стал опять просить встречи с князем.

Глава 41

Дом у Галинги был большой. А самое главное — стационарный. Сложенный из бревен, с клетями и подклетями. Почти как русская изба. И он был единственным не утопленным в землю зданием. Дурному уже пояснили, почему род Чохар, вроде и кочевой, а живет в постоянных жилищах. Кунгур Нотог — голый холм посреди чистой от леса долины — это сердце владений князя. Здесь всё лето запрещено пастись кому бы то ни было. И только со снегом Галинга приводил сюда своих избранных людей — около шести десятков семей со стадами. И они пасли скот в этой долине до весны. Кони, верблюды и прочие добывали еду из-под снега, в ожидании новых летних пастбищ. А люди — зверовали в округе.

Причем, постоянные постройки имелись тут у немногих. Обычные сборные жилища из шкур и войлока были более чем у половины местных жителей.

Казаки пришли на прием к Галинге при «полной зброе». Не столько ради грозности, сколько для того, чтобы прикрыть простоту застиранных и залатанных рубах и кафтанов. В полумраке просторного помещения набилось почти три десятка людей. Все мужчины.

Это был далеко не «тронный зал». Большой очаг в центре выложен обычными, черными от копоти булыжниками. Сам Галинга не восседал, хотя бы, на каком-нибудь резном стуле. Нет, он сидел на обычной кошме с нехитрым узором, смотав узлом ноги, но все вокруг чувствовали некое величие, исходящее от правителя. Князь был стар. Как это часто бывает у азиатов, ему можно дать и 50 лет, и 70. Волосы его, усыпанные несмываемым пеплом, заплетены в две косы над ушами и укрыты войлочной шапкой с золотым шитьем.

Казаки вошли с поклоном, перекрестились и поднесли Галинге дары, что смогли собрать в своем острожке. Далеко не всё из того, что привезли, но самое лучшее. Митька Тютя всё утро промаялся, глядя на невпечатляющую кучку подарков и все-таки пожертвовал своим седлом. Оно единственное и вызвало плохо скрытый блеск глаз у князя. Его впечатлили непривычные обводы седла, высокие луки.

Гостей усадили по левую сторону от входа. По правую сидела группа тоже явно не местных. Двое пожилых дауров скромно находились позади молодого парня, вырядившегося в халат степного покроя, но из синего шелка с богатым орнаментом. Широкие длинные рукава закатаны, обнажая шелковую же красную подкладку. Этот даур имел выбритый лоб и единую косу на затылке, явно в подражание далеким и успешным южным соседям — маньчжурам. Ради этого же на лице со скудной растительностью старательно культивировались жидкие, но длинные усы.

— Вот энтот и есть Челганкин жених, — прошептал Козьма, два дня упражнявшийся в знании даурского. — Все говорят даже не имя его, а что он внук какого-то Балдачи.

Дурной едва не зарычал на даура, который старательно не замечал новых гостей. На его прикид моднявый и, видимо, крутого деда. Он будто опять вернулся в родной пед: снова на нем драные штаны, а рядом — холуй в новехоньких «левисах».

Поначалу в таком «высоком обществе» полагалось вести долгие разговоры ни о чем. Однако, Санька едва пригубил отвратного соленого чая с молоком и жиром, как сразу поднялся, прося слова.

— Славный князь Галинга! Мы ехали сюда знакомиться. Как добрые соседи. Но, коли тут такие дела идут, то уж прости… — Дурной набрался духа и выпалил. — Прошу тебя, князь, отдать мне в жены дочь твою Чакилган! Нет мне жизни без нее… Я без выкупа, но клянусь: исполню, что хочешь, чтобы доказать тебе…

Санька так и не договорил, что именно доказать (потому что не придумал). Но и не потребовалось. Галинга услышал главное… и рассмеялся.

«И чего смешного тут?» — набычился Известь.

Старик же смеялся, глядя не на дерзкого русского гостя, а разодетого в шелка даура.

— Вот видишь, Суиткен? Ситуация всё усложняется. Не только род Дулан прислал сватов, но и этот славный батар решил изъявить желание стать женихом моей любимой Чакилган…

— Опомнись, Галинга! — тонкоусый даур в шелках вскочил. — Это же лоча! Проклятые лоча держали твою дочь в плену! Они пришли к нам с оружием, грабят нас и убивают — а ты готов видеть ЭТОГО своим зятем? Наравне со мной?!

— Этот — в одиночку спас Чакилган из плена и вернул ей свободу, а мне — любимую дочь. Так что ты прав, Суиткен — я не ставлю его наравне с тобой.

Побагровевший «чей-то внук» сел, а Дурнова закачало от противоречивых чувств. Приятно, что потенциальный тесть видит в нем, прежде всего, спасителя дочери. Ну, и что «мажору» нос утерли