Слепая бабочка - Мария Валентиновна Герус Страница 50

не удержалась, съела. Не букет, конечно, как придумал печальный флейтист, но зато ягод гораздо больше. Есть хотелось всё время. Остальные тоже постоянно мечтали о чём-нибудь посущественней жареных ежей и грибного супчика. Обидно же, деньги есть, а жрать всё равно нечего. В общем, решили ехать. Неторопливо собрались, потихоньку тронулись. Арлетта лежала на крыше и слушала. Но никаких опасных звуков вроде конского топота и боевых труб слышно не было. Когда до главного тракта, по прикидкам Бенедикта, осталось совсем немного, он сам пошёл на разведку. Вернулся довольно быстро. Тракт был истоптан так, что травянистые обочины исчезли под слоем грязи, но пуст, будто никаких войск на свете нет и не было никогда. Арлетта прислушивалась так, что голова разболелась. Ничего, кроме птичьего свиста.

Не спеша, повернули направо, в сторону Верховца. Никаких встречных и поперечных. Поубивали их всех там, что ли? В гордом одиночестве выехали из леса к засеянным полям, посреди которых протянулась большая деревня. То есть целое село, с трактиром и церковью. И снова никаких солдат и стражников. В трактире узнали: да, прошли войска в сторону Чернопенья, так это когда было. Назад пока никто не вернулся. Насчёт осады здесь слыхали, но кто кого одолел, говорили разное. Тащиться к месту боевых действий, проверять самим ни у кого охоты не было. Хозяин трактира оказался добрым, или просто не пожелал отказываться от лишних денег. Презренным шпильманам не только позволили поесть в общей горнице, но и заночевать под крышей. Из-за этой доброты пришлось кормить блох на комковатом тюфяке, прислушиваясь к обиженному поскуливанию привязанного к повозке Фиделио. В конце концов Арлетта не выдержала и ушла к нему, взобралась на любимую крышу и услышала тихое: «Спокойной ночи». Оказывается, ночной брат тоже решил ночевать на воздухе. Арлетта подумала и пугаться не стала. Всё равно ему с его костылями наверх не залезть.

Заснула почти сразу. Но без кошмаров не обошлось. Привиделась зелень молодой весенней травы и на ней много-много пронзительно-жёлтых мохнатых одуванчиков. Арлетта стояла и смотрела на них. Просто смотрела. Она знала, что сзади десяток шпильмановких повозок, пасутся распряженные лошади, горит костёр. Но здесь были только одуванчики. Мохнатенькие. Прямо погладить хочется. Она и погладила. На руке остался жёлтый след.

– Венки плести умеешь? – спросили сзади. Арлетта вздрогнула. Повернулась. Ничего. Ни костров, ни родных повозок. Пустое поле и одуванчики. И кто-то за спиной настойчиво спрашивает:

– Умеешь?

– Умею, – шепнула Арлетта. Венки плести её научила мама Катерина. Пальцы у мамы были тонкие, ловкие, стебли ложились ровно. Маленькая Арлетта старалась всё делать так же, пыхтела, пачкалась горьким и липким одуванчиковым соком, а потом нахлобучивала свои кособокие творения на Бенедикта. Кажется, ему это не очень нравилось.

– Сплети для меня, – не отставал голос.

– З-зачем?

– Мне хочется.

– Ты кто?

Арлетта снова обернулась. Никого. Одуванчиковое поле под синим небом.

– Сплети.

Непослушными, как в детстве, дрожащими пальцами Арлетта принялась сплетать чуть влажные хрусткие стебли. Получалось криво и косо, но довольно скоро удалось сплести длинный вьюн. Осталось только прикинуть по размеру да связать.

– Примерить надо, – сквозь зубы процедила канатная плясунья. Этот, за спиной, ничего не ответил. Лишь волосы на макушке слегка шевелились от чужого дыхания. Близко подошёл, гад. Ну ладно. Не глядя, Арлетта хлестнула сплетённой одуванчиковой полосой назад и наискосок. Судя по звуку, попала-таки этому по лицу, не промахнулась. И сразу же, развернувшись на левой ноге, впечатала правую пятку примерно туда, где у невидимого вражины должно находиться ухо. Получай, гад. Мартелло, удар-молот. Часть беспощадной баллата-морте.

Не стоит дрыгать ногами, ночуя на крыше повозки. Арлетта рыбкой слетела вниз. Упасть, как всегда, не дал Бенедикт. Поймал, поставил на ноги, встряхнул за плечи.

– Дура… А если б меня тут не было?

– Да что, я ж ничего такого… Просто спала.

– Не сметь больше там спать.

– Да я…

Арлетта знала – от могучей Бенедиктовой хватки на плечах теперь будут синяки. Видеть она их не увидит, но публика может заметить. Да и болеть будут долго.

– Как я без тебя? – глухо, через силу выговорил Бенедикт.

Ну, за такое и боль потерпеть не жалко. Любит ведь, только не говорит никогда.

– Ноги переломаешь – чем жить будем?

– Если ты её щас придушишь, тоже жить будет нечем, – вяло заметил выползший из повозки ночной брат.

Бенедикт плюнул и ушёл, наверное, кормить Фердинанда.

– А какой я нынче сон видел, – зевая, протянул ночной брат. – Вот представь. Цветущий луг, красивая девушка. Я ей говорю – сплети мне венок. Честное слово, ничего не сделал, только веночек попросил. А она как заорёт дурным голосом, как врежет мне ногой с разворота. Тут-то я и проснулся в холодном поту. Не знаешь, к чему бы это?

– К тому, – рявкнула злая, как весенний медведь, Арлетта, – нечего в моих снах топтаться!

– Вообще-то это был мой сон, – с достоинством ответствовал ночной брат.

– Почему это твой?!

– Ты меня там видела?

– Не…

– Во-от! Во сне никто себя со стороны не видит. Значит, сон мой.

– Я не ведьма! Чужие сны подсматривать не умею!

– А у меня теперь фингал. И ухо болит.

– Врёшь!

На этом месте заявился Бенедикт с Фердинандом в поводу и, ворча, принялся его запрягать.

– Надо Макса разбудить, – сказала Арлетта.

– Но-у, – протянул Бенедикт, – не поедет Макс.

– Почему?

– Старость не радость. Вещи его выгружайт.

Что ж. Лишняя обуза им не нужна. Дорога не терпит старых и слабых. Но сердце щемило. Даже в носу зачесалось.

– Пойду попрощаюсь.

– У-и, но недолго.

– Провожу, – сказал ночной брат, – тут с утра телег понаставили. Заплутаешь.

Арлетта фыркнула, но привычно подставила плечо. Раз с утра народ в трактир понаехал, поводырь наверняка потребуется.

В каморке, с вечера отведённой Максу, пахло скверно. Не только горелым маслом с трактирной кухни, но ещё кисловатым душком больного тела. Зрячие бы и не заметили, но Арлетта чуяла – с Максом сильно неладно.

– Оу, мон инфант, – тихо обрадовался он, – бабочка моя. Крылышки свои возьми. Починил я. Будут как новые.

Арлетта бросилась на голос, споткнулась, удачно рухнула на колени прямо перед тюфяком с неподвижным, как покойник, престидижитатором.

– Что с тобой, Макс?

– Да сам не пойму. В левую руку отдаёт, под рёбрами тянет. Дышать не могу. Езжайте далее без меня. Отлежусь, может, найду вас. Будет у нас труппа.

– Труппа Астлей, – поддакнула Арлетта, поглаживая холодную руку с чётко проступавшими старческими жилами.

– Часто так бывает? – резко спросил ночной брат.

– Так плохо – никогда.

– Значит, часто. Осели бы вы где-нибудь, господин волшебник. Худо в дороге помирать. Неуютно.

– Заткнись! – вскинулась Арлетта. – Тоже мне, лекарь. Не слушайте его, дяденька Макс. Много он понимает.

– Отчего же. Смыслю кое-что.

– Ага. Куда нож воткнуть да как повернуть, чтоб уж точно никто не встал.

– О да. Сие есть хирургия.

– Чего?

– Тонкая наука. Трактует, кого и как резать.

– И много тебе приходилось резать?

– Да немало.

– Тьфу.

Ночной брат, что с него взять.

– Кончай плеваться. Это неприлично. Лучше помоги сесть.

Плюхнулся