Джордж Брейген - Клеймо змея Страница 51

По-прежнему его воображением владела идея морской вольной жизни. Что же, не получилось начать ее в Херриде, так неподалеку лежат Барахские острова. Каких только там не встретишь кораблей! Быстроходные галеоны, юркие маневренные галеры, основательные барки с прямыми парусами… Да найдется ли равнодушный, который, поглядев на них, не пожелает немедля отправиться в путь и укротить непокорную морскую волну?

Миска его была уже почти пуста, и варвар задумчиво изучал ее дно, занятый собственными мыслями. Неожиданно он почувствовал, что кто-то словно едва коснулся его волос, и резко вскинув голову, Конан поймал на себе пристальный взгляд. Какой-то мужчина внимательно разглядывал его и сразу отвел глаза, делая вид, что бесцельно смотрит в грязный потолок.

Внешность его не понравилась киммерийцу. Кому придется по душе, когда тебя изучает человек с замотанным наглухо лицом? На голове у него виднелось что-то вроде вендийского тюрбана, только его нижний край не заканчивался на лбу, а спускался ниже, закручиваясь спиралью вокруг головы, оставляя лишь узкую прорезь, в которой сверкали внимательные глаза.

В этом квартале каждый одевался, как мог. Никому, разумеется, и в голову не приходило следовать моде, как молодые богачи из Верхнего города. Грубые туники да мешковатые штаны, безрукавные кофты да башмаки с толстыми подошвами – все это носилось годами, ведь ткани были очень дорогими, особенно привозные, из дальних краев.

Поэтому если человек наглухо заматывал свое лицо, значит, так ему было больше по душе. Кто-то покрывал голову остроконечным капюшоном, кто-то носил войлочную круглую шапку, напоминающую перевернутую миску для похлебки. Может быть, обычай родных краев не разрешал этому мужчине показывать на людях свое лицо.

Жестом руки Конан подозвал хозяина. Когда тот приблизился к торцу длинного стола, киммериец выкатил ему навстречу одну из своих последних монет, поставив ее на ребро, как колесо. Зингарец ловко поймал монету, и через мгновение кордавский золотых с чеканным ликом Митры исчез в складках его засаленного фартука.

– Собери мне что-нибудь в дорогу, – попросил варвар, незаметно для всех поворачиваясь к хозяину. – И скажи, что за чучело сидит в левом углу? Кто это там с замотанной рожей?

– Не знаю… первый раз его вижу здесь, – едва слышно ответил тот.

Конан допил свое вино, вскоре сын хозяина принес ему сверток, и можно было подниматься наверх, где киммерийца ждала его комната в самом конце темного низкого коридора.

До наступления полуночи еще оставалось время. Варвар опустился на убогое ложе и прикрыл глаза, положив руку на лоб. Снизу до него доносились пьяные крики и шум ссоры, запах горелого жира и вина, испарявшегося из ненасытных глоток зингарских пропойц и потаскух. Это повторялось здесь каждый вечер и заканчивалось лишь глубоко за полночь, поэтому, когда он поднялся с ложа, натянул свои новые сапоги и спустился вниз с дорожным мешком и кинжалом за спиной, никто не обратил на фигуру киммерийца особого внимания.

Только тощий Пашет, уже совершенно потерявший от хмельного рассудок, завопил что-то нечленораздельное, завидев варвара, попытался вскочить, но поскользнулся и брякнулся под стол. Хозяин постоялого двора, стоявший у засаленного полога, прикрывавшего вход на кухню, встретился взглядом с выходящим из дверей Конаном и прикрыл на мгновение оба глаза, словно взмахивая веками на прощание.

Черная тьма уже сгустилась над Херридой, и даже улицы бесшабашного портового квартала полностью опустели. Самые отъявленные головорезы предпочитали в это время сидеть в большой компании и лакать темное зингарское вино в тавернах. Все знали, что Ночной Губитель нападает только на одиночек. Десять убийств уже потрясли город, но ни разу еще злодей не нападал на нескольких людей, поэтому никто и не представлял себе опасности где-нибудь в душной, набитой народом харчевне, над которой располагались комнаты, где можно было обрести ночлег до утра.

Варвар мягко ступал по зловонным улочкам, освещенным лишь узкими полосками света, пробивающимися сквозь крохотные продолговатые окна, затянутые мутной пленкой из пузырей гигантских морских рыб. Только собаки, сбившиеся в стаи, порой выныривали черной сворой из тесных проходов и устремлялись на поиски объедков.

Один из таких псов внезапно выскочил из-под основания мрачной покосившейся хибары, и даже в темноте Конан заметил, как ярко сверкнули красные глаза, налитые ненавистью. Пестрая длинная шерсть крупного кобеля встала дыбом на загривке, и раскрытая пасть задрожала, словно в судороге.

Но пес не лаял, а только глухо урчал, что насторожило киммерийца. Он знал старую истину, что лающая собака не нападает, и поэтому делал вывод, что преградившее ему путь животное настроено крайне агрессивно.

Мохнатое брюхо пса вздымалось и опадало, а из разверстой пасти обильно источалась светлая пена. Звуки, которые вырывались из собачьей утробы, напоминали, скорее, шипение, с которым змея предупреждает о нападении.

Через мгновение дрожащий пес действительно кинулся вперед, прижав уши к черепу. Огромные блестящие клыки, казалось, уже сомкнулись на горле варвара, но он уже был готов к этому и стремительно ушел вправо. Тяжелые челюсти лязгнули в пустоте, в следующий миг безумный пес взвыл, всхрипнул и осекся, потому что длинное лезвие забарского кинжала со свистом обрушилось на мохнатую шею, – крупная продолговатая голова с чавкающим звуком шмякнулась в зловонную лужу нечистот и откатилась на несколько шагов в сторону.

С брезгливой гримасой Конан огляделся вокруг. Ему совершенно не хотелось обтирать окровавленное лезвие об обезглавленное тело, но и отправить за спину грязный кинжал он никогда бы себе не позволил. У киммерийцев убийство собаки всегда считалось дурным предзнаменованием. Лишишь жизни пса – открывай пошире походный мешок, скоро посыплются неприятности.

Шершавый лист какого-то сорняка, разросшегося у угла мрачного дома, хорошо впитал себя капли крови, и варвар двинулся дальше. Он миновал небольшую площадь и повернул к берегу, оставляя позади скопища обветшалых деревянных строений, полусгнивших сараев, складов да хлипких навесов. В Нижнем городе обитали люди, не избалованные роскошью, никто тут не привык жить во дворцах с пышной обстановкой да с прохладными фонтанами, струящимися под сводами богато украшенных залов. Здесь считалось счастьем переночевать под соломенной крышей на куче тряпья – старая кость лучше пустой тарелки, гласила зингарская мудрость, и голодное брюхо бывало радо всякой крохе из мусорной кучи.