Темноводье - Василий Кленин Страница 53

— Ну, я-то слыхал, что и ты в помете не самый лучший, — хмыкнул Известь. — Дурных кровей внучок.

— Заткнись, собака! — наконец-то вскипел Суиткен. Его подручные стали скалиться и хвататься руками за ножи. Даурская гопота вовсю провоцировала русского на первое действие.

— Тронешь меня — и не видать тебе Чакилган, парень, — ухмыльнулся прямо в харю княжичу беглец из будущего. — Сам ее Джагде-весельчаку отдашь.

— За Галингу прячешься? Трус! — сплюнул в ответ даур.

— Ну, куда уж мне до тебя, храбреца. Всемером одного труса зажали…

Известь понимал, что перебарщивает. Сейчас ущемленный в своем благородстве «мажор» позовет его отойти в лесок и в поединке выпустит ему кишки. Абсолютно честно и благородно… Но его так бесил Суиткен со своим чувством собственного величия. И усишками этими тонкими!

По счастью, на этот раз обошлось.

— Общаетесь? — выше по тропке, метрах в пяти стоял Делгоро. В своей черной шубе он казался еще огромнее, чем был на самом деле. Медведь, вставший на задние лапы. Только круглое красное лицо, готовое рассмеяться в любой момент, портило впечатление.

Но не сейчас. Монгольские глаза брата Чакилган предельно сузились, высматривая: а не нарушает ли здесь кто священные законы гостеприимства? Жинкэрцы пригладили загривки, окатили мстительными взглядами Саньку и пошли по своим делам.

— Не ходил бы ты, Сашика, в одиночку в таких местах, — улыбнулся Делгоро. — Воля моего отца велика, но и она ничто с волей Тенгира… Отец тебя зовет, кстати.

— Не с ним бы мне хотелось повидаться, — вздохнул Дурной, который за все эти дни так и не смог хотя бы одним глазком увидеть Чакилган.

— Мне бы тоже хотелось, чтобы сейчас было лето, а мы кочевали у Зеи, — улыбнулся княжич. — Что толку об этом жалеть? Пошли.

Галинга сидел совсем один. Большой костер не полыхал свежими сучьями, но от толстого слоя мерцающих красным углей жарило знатно.

— Моя дочь говорит, что пойдет замуж только за тебя, — старик заговорил без раскачки, начав с самого главного.

Дурной на миг застыл, а потом даже некоторое разочарование испытал. Потому что так хотелось услышать заветное — от Нее! А тут, по-будничному как-то…

Но всё равно полегчало!

— Ты особо не радуйся! — Галинга сощурил левый глаз и глянул на парня хищной птицей. Как же всё-таки дети на него непохожи. — Пока я здесь всё решаю… Но ломать волю дочки неохота. Знал бы ты, как она за тебя билась! Заставила шамана лечить тебя! Хотя, ты ж не знаешь… Нашему шаману поперек слова говорят немногие. А он сразу стал говорить, чтобы тебя даже в стойбище не пускали… Тут-то дочь моя и сорвалась. Многим ты ей теперь обязан, лоча.

— Всю жизнь готов расплачиваться!

— Ты улыбку-то свою похабную спрячь! Рано тебе еще мечтать. Я Чакилган плохой судьбы не желаю. Вот с внучком Балдачи мне понятно, что ее ждет. Надежная судьба. А с тобой? Вы ж чужие. И язык чужой и духам чужим молитесь. Вы пришли на Амур, как голодная стая псов, что с цепи хозяйской сорвалась. Любую скотину, на пути встреченную, режете. Не ради еды… Даже не знаю, ради чего.

— Я не такой, князь! — обида на слова старика душила, и очень хотелось оправдаться. Галинга лишь отмахнулся. — И не все такие. Те, кто со мной — другой путь выбрали.

— Сам-то веришь? — снова прищурился Галинга. — Выбрали… А другие ваши — злые и сильные — не порешат вас за ваш же путь?

— Постараюсь, чтоб не порешили.

— И вообще, кто вы? Откуда пришли? Куда уйдете? Уйдете же? — старик встал и подошел почти вплотную к Саньке. Был он некогда высоким, да годы согнули старика. — Вот отдам тебе дочку, а вы пропадете. И Чакилган жалко, а род свой еще жальче. Придут потом маньчжуры и спросят со всех друзей лоча.

— Мы не уйдем, — заявил Санька… чересчур твердо, учитывая то, что он знал о ближайшем будущем. — Но это еще и от вас зависит. От дауров, тунгусов, солонов и прочих. Если вы с нами будете — то Цины точно не сладят.

— С вами? А зачем нам с вами? Ты — первый лоча, с которым нормально говорить получается. Моя дочь два года… — впервые резкий голос Галинги дал слабину, дрогнул. — Да уж ты лучше меня знаешь, что с ней ваш Хабара делал.

— Мне очень жаль, — Санька опустил глаза, испытывая дикий стыд. — Никто из наших не должен был так делать… Это не по нашим законам…

— Вот я и говорю: с цепи сорвались, — Галинга снова сел к очагу. — Не нужны вы нам. Никто не нужен!

— По-другому уже не получится, Галинга, — Дурной сел рядом. — Теперь вам только выбирать придется: либо с нами, либо с маньчжурами. А я слышал, что ты, славный князь, много с маньчжурами воевал…

— Ишь ты! — старик прямо-таки полосанул взглядом по собеседнику. — Уже где-то услыхал и купить меня вздумал грехами моей молодости? Шустрый… Только ничего ты не знаешь. Никто не хотел под маньчжуров стелиться: ни Балдачи, ни Бомбогор. Только Балдачи всегда вторым на даурской земле оставался. Дагурского князя весь запад уважал, весь север. И солоны дикие, что за Амуром в горах ютятся. Балдачи хотел только статус свой поднять, а маньчжуры его в оборот взяли. Как же — эфу! От такой чести разве откажешься… А Бомбогору жизни не стало. Когда хорчины пришли — они десять тысяч пленных увели! Маньчжурское войско Самшики столько солонов перебило, что те к нам, за Амур кинулись: спасай, Бомбогор! А что он сделает? Войну маньчжурам объявит? Вот и решил пойти по пути Балдачи. Набрали соболей со всех родов и двинули в Мукден. Я тогда совсем молодой был и дружбой с Бомбогором очень гордился. Мой отец первый стал в даурских пределах кочевать, служил роду Мердэн. А я род Дагур выбрал… И до сих пор не жалею. Лучше моих всадников у Бомбогора никого не было!

Старик смотрел в мерцание углей и видел там своё прошлое. Которое, конечно, было в тысячу раз лучше настоящего. Потому что молодость…

— В Мукдене нас, как побирушек встретили. Меха забрали, полы во дворце нами вытерли и домой милостиво отпустили. А дома-то лучше не стало. То хорчины, то баргуты набег устроят, а они все уже подданные рода Айсингёро! Дючеры стали вверх по Амуру перебираться, земли занимать. А Балдачи, как эфу, требует, чтобы ему подати для маньчжуров передавали. Конечно, не стерпел такого Бомбогор,