Одна из них - Катерина Ромм Страница 54

– Я на этом за… завершу, – запинаясь, сказал Госс и вышел из комнаты. Мари осталась. Она чувствовала, что глаза наполняются слезами. Как назло, в такой момент! Она не хотела, чтобы они видели её слёзы.

* * *

Мари очнулась на полу в своей камере. Разве для того её лечил их местный врач, чтобы они снова ломали ей рёбра? Мари пошевелилась. В груди росло и крепло новое чудовищное ощущение, и оно не имело ничего общего с физической болью, которая разливалась по всему телу.

Мари никогда не думала, что может кого-то ненавидеть. Она верила, что в каждом человеке и в каждом поступке есть доля хорошего и плохого, силы и слабости. Она взывала к разуму сестры, когда ту переполняли эмоции, и к её чувствам, когда Кассандра отказывалась идти навстречу другим. Мари была убеждена, что если ты честный, добрый человек, как их отец, то можно прожить всю жизнь, ни разу не испытав ненависти.

Но сейчас, сидя на полу, подтянув к себе озябшие ноги и подтирая подолом рубашки кровь из носа, Мари смотрела на закрытую дверь своей клетки и ненавидела этих людей! Ненавидела их средневековые методы! Ненавидела Роттера, ненавидела Федерацию – и ненавидела Госса. За то, что он подразнил её надеждой – и снова бросил одну!

Время то ли ползло, то ли стремительно неслось – без часов Мари никогда не могла сориентироваться, и уж тем более в таком состоянии. Ей казалось, начало темнеть. Протянув руку, она сумела кончиками пальцев захватить плед на кровати и потянула его на себя. Встать не было сил, даже просто держать на весу руку было трудно. Мари замерла на мгновение, закрыла глаза, вдохнула, выдохнула и потянула снова. Что-то шлёпнулось на пол. Разлепив глаза, Мари попыталась разглядеть упавший предмет, но в камере было уже слишком темно. Мари неловко развернулась, вытянулась и стала ощупывать пол – вот же он, полиэтиленовый кулёк. Трясущимися пальцами она принялась разворачивать пакетик. Боже, как громко он шуршит! Или так только кажется из-за невыносимой пульсации в висках?

Последний узел не поддавался. Пошло всё к чёрту. Плед наконец соскользнул с тонкого матраса и накрыл половину её измученного тела. Мари забралась под плед с головой, прижала к себе кулёк и свернулась калачиком. Хотелось думать о хорошем, не падать духом, быть сильной, но у неё не осталось сил. Любой светлый момент отзывался в душе глубокой раной. Кассандра – она её больше не увидит. Была ли Кассандра всегда с ней честна? Смогли бы они остаться вместе в посёлке или судьба закинула бы их в разные концы страны? Что ж, она ведь ей даже не сестра! О родителях думать… Об отце! Который, верно, их вовсе не любит, иначе бы не бросил. О нет, возразила бы мама, он не бросал… Ложь! Когда они в последний раз его видели? И мама… мама тоже хороша – запирала их дома одних, когда они были ещё совсем маленькие. В шкафу у неё всегда стояла бутылка виски, Мари это знала. И отец знал. Даже Стафис знал! Бедный Стафис, один с маленькой сестрой, теперь потерял её, Мари, навсегда… О, Стафис! Она ведь столько дней о нём не вспоминала, специально старалась не думать, чтобы не разбивать себе сердце, но теперь уже поздно, всё пропало, осколки, осколки, по осколкам голыми ногами…

* * *

Утро. Никто не пришёл, и хлеба не дали. Мари смогла вскарабкаться на матрас. Прислонилась было к стене – холодно. Закуталась в плед и лежала, тупо глядя на дверь. Казалось, прошли часы.

Вчерашний кулёк снова попался под руку. Мари потёрла ладони, подула на пальцы и занялась узлом. Он вовсе не был таким сложным и тугим, как ей показалось ночью, – вообще не было там, по сути, никакого узла. Мари развернула пакет и вытряхнула содержимое на кровать: небольшой блокнот и коробку с карандашами, десять цветов. Что это?

Она открыла блокнот и на первой странице прочитала: «Подумал, это тебя приободрит. Карандаши акварельные. Нарисуй нам жизнь. Твой В.». «Твой В.» было зачёркнуто один раз, подчёркнуто снизу точечками и ещё раз выведено чуть ниже. Мари расплылась в улыбке. Это было так глупо, так по-детски – и всё же! Вилмор Госс подарил ей карандаши! Причём акварельные, что бы это ни значило. Мари совсем не разбиралась ни в карандашах, ни в красках, и художник из неё был так себе, но это не имело значения. Она перевернула страницу, закусила губу, задумалась на мгновение – и принялась рисовать.

ια

Удивительно, какое впечатление могла произвести на Нику одна короткая встреча. Алишер постоянно забывал, что людей, с которыми девушка имела возможность общаться последние шестнадцать лет, можно было пересчитать по пальцам. Оттого каждое новое лицо, каждый взгляд и слово она впитывала, словно губка; вкушала, как гурман, которому на огромной тарелке с брызгами малинового уксуса подали неизвестное блюдо. Она читала эти лица, стараясь не моргать, боясь упустить мимолётную усмешку или хитрый прищур. И потому, пока Алишер был занят изучением литературы о пространственных переходах, Вероника гипнотизировала Маргарету и Джима. Они выдержали полчаса, а потом стушевались и сбежали. Алишер хотел отчитать Веронику, призвать держать себя в руках, но она заговорила первой:

– А ты заметил, что они оба от тебя без ума?

И началось! Обычно такая сдержанная и застенчивая, когда дело касалось её собственных чувств, Ника воодушевлённо принялась растолковывать Алишеру, почему не задалась его личная жизнь. Он не просил об этой консультации и, если бы девушка не была так забавна в этот момент, прервал бы её в самом начале. Но он не стал перебивать, и Вероника довела до конца свою мысль, а потом поспорила с ним на пакет мармелада, что он не решится пригласить симпатичную ему девушку на свидание. Ника была уверена, что он побоится сделать первый шаг. Но шаг куда – в бездну, в Бермудский треугольник, который образуют голова, душа и сердце девчонок?

Впрочем, Алишер знал множество способов обхитрить наивного оппонента.

– Куда пригласить? – уточнил он у Вероники, зная, что она не сможет ответить на этот вопрос.

Она пожала плечами:

– Ну, хоть… к вам домой, например.

После чего Алишеру оставалось лишь найти в словаре подходящее определение слова «свидание» – и вуаля! Ему безумно важно было выиграть этот спор,