1941. Друид. Второй шанс (СИ) - Агишев Руслан Страница 62

— Знаете же, что свято место пусто не бывает. На всякое место свой хозяин обязательно найдется. Были у нас австрияки, потом пшеки, за ними большевики. Будьте покойны, после немца тоже кто-то придет. Может Советы, а может еще кто-то новый…

Он снова замолчал, качая головой.

— Люди тут гутарят, что кое-кто еще объявился, — народ снова превратился в одно большое ухо. — Слушали, наверное? — староста кивнул в сторону лесу, со всех сторон обступившего их село. На окраинах огромные дубы едва не нависали над крышами домов. — По деревням и хуторам ходят люди в темных хламидах и называют себя хранителями Великого Леса. И много удивительных вещей творят… Кое-кто хотел с ними повздорить, кулаки почесать. А теперь плачут.

И тут «ожила» бабка Матрениха, что до этого напоминала собой сухой пенек в тряпках. Закряхтела, засопела, несколько раз стукнула своей палкой по земле. Значит, сказать что-то хотела.

— Знаю я про то. Ведаю про этих людей и про их силу, — скрипучим замогильным голосом заговорила старуха, вцепившись в узловатую клюку обеими руками. — Иржи, то снадобье, что поставило тебя на ноги, они мне дали. Дочку Вацлава, которую уже на погост нести собирались, тоже они вылечили. А вон и человек от них. Пусть он и скажет, с добром они к нам идут или нет…

Старуха неожиданно вытянула палец в сторону забора, у которого виднелась одинокая фигура в мешковатом балахоне. В ту же сторону повернулись и все остальные.

— Иди к нам, человече, — бабка махнула клюкой, подзывая к себе незнакомца. — Расскажи про свое, обчество послухает. Решать всем миром будем, как жить дальче.

Под пристальным взором сельчан чужой подошел ближе. Вблизи оказался совсем не страшным, даже симпатичным на лицо. Обычный парень с русыми волосами, нос картошкой. Сними он сейчас свой холщовый балахон, и его не отличишь от остальных.

— Здравствуйте, — голос у незнакомца оказался мягким, добродушным. — Я Алексей, и пришел к вам с хорошей вестью. Скоро немцы уйдут с этих земель. Ни одного из них здесь не остается.

Сказал, и замолчал.

— А ты чьих будешь, сынок? — первым не выдержал староста, задав тревожащий всех вопрос. — И кто апосля придет?

— Я веточка Живого Леса, часть всего, что вас окружает, — начал еще более странную, чем вначале, речь парень. — После немцев больше не будет чужих в этих местах. Наш Учитель берет эти леса под свое крыло. Живите, как живете. Рожайте детей, растите скот и хлеб. Если же понадобиться помощь, то милости просим к нам. Поможем, чем можем. Попросите, рожь такая уродится, что всадник в ней потеряется. Скот так плодится станет, что хлева новые придется строить.

Улыбнувшись, парень коснулся рукой старого, покрытого зеленым мхом, столба, который на глазах пустил крошечные зеленые листочки.

Сидя у мощного серого камня в самой чаще леса, друид давно уже не шевелился. Глаза были закрыты, дыхание едва ощущалось. Окажись рядом, его с легкостью можно было принять за мертвого.

— Нельзя верить правителям… — еле слышно шевелились его губы, выдавая потаенные мысли глубоко задумавшегося Гвена.

Еще его учитель про это говорил. Ведь, правитель, особенно, большой страны, человек совсем другого склада. Он уже не принадлежит себе, его жизнь стала частью жизни других людей. И пусть у кого-то это заметно сильнее, у кого-то слабее. Но все они другие.

— Его зло и добро другие… Изменчивые, как весенние цветы. Сегодня они одни, завтра другие, а после завтра третьи, — вновь послышался шепот. — Но добро и зло неизменно…

Гвен не мог и в этом мире положиться на прихоть правителей. Он, первый из друидов в этих землях, должен хранить и приумножать свои знания, чтобы передать их своим ученикам. А позволит ли ему это делать местный правитель? Кто знает, что у него на уме?

Глава 28

Кремль, кабинет И. В. Сталина

Он долго уже так сидел: не двигаясь, устремив взгляд в одну точку. В последнее время это, вообще, уже стало привычкой, которую даже перестал замечать. Словно выпадал из действительности на какое-то время и после совершенно не осознавал этого.

Вот и сейчас, Сталин, вдруг вздрогнув, очнулся. Выпрямился и несколько мгновение с удивлением оглядывался по сторонам. И лишь, убедившись, что один в кабинете, потянулся к выдвижному ящику стола. Там хранилось то, чего по определению и не должно было быть в кабинете верховного правителя первого на этой планете государства трудящихся.

—… Эх, мама, мама…

Качая головой, вытащил из ящика небольшой сверток. Тщательно свернутая тряпочка когда-то была куском ярко-красного полотна, но уже давно выцвела от времени и частого использования. Правда, сам он не вынимал сверток, кажется, уже больше двадцати лет.

— Ты перестал верить в Бога, но это не значит, что он исчез… Так, кажется, ты говорила…

Развернул лоскут ткани, осторожно доставая небольшую, потемневшую от времени иконку Георгия Победоносца. Мама Иосифа, Екатерина Джугашвили, его особенно почитала и много лет назад положила иконку своего любимого святого ему в сумку, чтобы тот оберегал ее сына.

— Выходит, Ты есть?

Его уже давно устоявшая картина мира закоренелого атеиста дала трещину еще в октябре — ноябре сорок первого, когда все вокруг него начало рушиться, словно игрушечное. На глазах Сталина казавшаяся несокрушимой гигантская советская империя вдруг зашаталась и начала разваливаться. То, что представлялось несокрушимым и построенным на века, оказалось призрачным миражом, из плотной дымки которого неожиданно появился инфернальный враг. И тогда впервые он вспомнил о Боге…

— А как иначе объяснить… это?

На столе чуть дальше от иконки лежал небольшой спичечный коробок, полный крупных светлых семечек. Казались тыквенные, закинь в рот и ощутишь их знакомый вкус. Только это лишь казалось.

— Это же чудо, — шептал Сталин, посмотрев в сторону невысокой серой тумбы с цветочным горшком. В нем росло невысокое деревце, неопределенного вида, напоминающее кустарник, с аккуратными яркими плодами — красными помидорами, зелеными яблоками и желтыми мандаринами. Казалось, что в этом необычного? Умельцы всякое выращивали, прививая одни виды к другим. Но это же выросло в один присест прямо на его глазах из тех самых семечек, что сиротливо лежали сейчас в спичечном коробке.- Ведь, наукой здесь и не пахнет…

Про науку сейчас, вообще, лучше было не вспоминать. Консультации с лучшими умами страны, светилами физики, химии и растениеводства лишь разводили руками, едва только оказывались рядом с этим диковинным гибридом кустарника и плодового дерева. Кто-то из них просто хлопал глазами и открывал рот, а кто-то начинал нести околонаучный бред про какие-то торсионные поля, биологическую активную энергию. Словом, лишь одно объяснение приходило на ум — божественное чудо.

— И ладно бы только это… Ведь, есть и другое…

Перед его глазами встали строчки из многочисленных отчетов об успешном испытании разнообразных медицинских препаратов, ставящих на ноги смертельно больных. Что об этом говорить, если Сталин лично видел, как у одного сапера после принятия особого снадобья отросла фаланга пальца! Что это, если не божественное вмешательство⁈

— С такими вещами немцев можно, как котят неразумных…

Что скрывать-то, Сталин уже строил планы на будущее, думал о том, как все изменится. С особыми снадобьями бойцы и матросы Красной армии прошли бы через немецкие порядки, как раскаленный нож сквозь масло. Урожаи стали бы такими, что люди в тылу, вообще, бы забыли о голоде и продовольственных карточках. И еще много другого можно было бы сделать для облечения жизни народа. Только все это оказалось вилами на воде писано.

— Проклятье! — его лицо неожиданно перекосилось, едва только он вспомнил о привезенном ему послании. В руках тут же оказался лист бумаги, исписанный аккуратным витиеватым почерком. Послание доставили лишь несколько часов назад прямиком из-за линии фронта. — Ведь, обо всем договорились! Что ему еще за вожжа под хвост попала? Что это еще за бред такой?