Владимир Лещенко - Тьма внешняя Страница 63

Забыв обо всем, де Граммон потрясенно взирал на происходящее, не в силах понять, как могло случиться, что сильнейшее в мире войско оказалось разгромлено за столь короткое время. Лишь много позже из рассказов уцелевших узнает граф, как рвавшиеся вперед рыцари, обманутые фальшивым отступлением, были неожиданно окружены подошедшими толпами мятежников, как увяз в человеческом мясе разогнавшийся рыцарский клин, как сомкнулись за их спиной, отрезая путь к отступлению, крылья словно и не уменьшившегося в числе войска Дьяволицы.

– Где же пехота?! – в отчаянии возопил Суастр. Только удар пехоты мог еще спасти положение. Она оказалась совсем в другой стороне, и последние ряды ее, среди которых метался на своем огненно-рыжем жеребце Эндрю Брюс, в полном беспорядке отступали за холмы. Из последних сил они отбивались от наседающих на них воинов Девы в добротных доспехах, таившихся до времени за спинами первой волны наступавших. Их было не меньше десяти тысяч.

Бертран де Граммон не смог сдержать стон отчаяния. От поля боя (нет, уже не боя – обычной бойни), его людей отделял овраг. Да и чем они могли помочь? Разве что погибнуть с честью…

На его глазах косматый бретонец в три прыжка нагнал пытавшегося уползти от него на четвереньках герцога Бургундского и зарубил его топором.

– Мессир, смотрите!!! – в крике солдата прозвучал неподдельный ужас.

Граф обернулся. И тут ему по настоящему стало страшно. К холму, над которым развевались королевские штандарты мчалось во весь опор не меньше тысячи невесть откуда взявшихся всадников в рыцарском облачении и на одетых в броню конях. Летевший впереди всех человек в черных доспехах сжимал в руках древко ненавистного синего штандарта.

Наперерез устремилось несколько сот всадников – личное знамя коннетабля. Но атакующие прошли сквозь рыхлый строй, даже не сбавив ход. Вот они уже у подножья холма, и с неправдоподобной прытью подниматься по склону.

Ни единого рыцаря не выехало навстречу атакующим, лишь на вершине холма выстроилась редкая цепь арбалетчиков. Слишком редкая, чтобы с их помощью можно было сдержать вражеский напор. Липкое, расслабляющее бессилие, от сознания невозможности помешать тому, что сейчас произойдет, навалилась на де Граммона.

– Смотрите, смотрите – король!!

Из лилового шатра появилась казавшаяся крошечной фигура в пурпурно – алом одеянии. Ее окружали другие, среди которых можно было различить яростно жестикулирующего коннетабля. Вот королю подвели коня…

Но в этот миг железный поток, сметая последних защитников, выплеснулся на гребень холма. Через несколько секунд поднятая пыль скрыла происходящее, но за мгновение до того все успели увидеть как рухнула орифламма.

«Все… – как-то очень спокойно подумал де Граммон. – Пришел конец Французскому королевству.»

Со стороны гибнущего войска донесся тысячеголосый вопль ужаса и отчаяния, тут же заглушенный торжествующим ревом врагов. Заметались, кидаясь в безнадежные атаки, дворяне, но кольцо, сжавшее их, даже не дрогнуло. Да они, скорее всего, искали не победы, а благородной смерти… Без удивления увидел граф, как многие спешиваются, срывают шлемы, и протягивают товарищам обнаженные мечи, указывая на свои шеи…

Кое-кто сам бросался на клинок. Граф скользнул взглядом по смертельно бледным лицам обступивших его. С каким-то странным удивлением обнаружил он, что Суастр медленно тянет из ножен мизерекордию. И еще один за ним… Де Граммон почувствовал, что и его рука, как будто сама собой легла на рукоять стилета.

«Теперь уже все равно… Грех, конечно, но Бог милостив…», – промелькнуло у него, и эта неправдоподобная и вместе с тем обыденная мысль отрезвила его.

– Уходим!!! – рявкнул он, не узнавая собственного голоса и, наддав шпорами, развернул коня.

Глава 10

Даже среди редкостно разнообразных владений французской короны эта земля выделялась своей необычностью.

Ее обрывистые меловые берега, где в мачтовых соснах гудел ветер, а высокий вереск таинственно шелестел, словно шептал о чем-то хранили, казалось, некую тайну.

Должно быть, и впрямь было в ней нечто, такое же таинственное, странное и загадочное, как древние менгиры, поставленные неведомо кем в незапамятные времена; как язык населяющих ее людей; как сами эти люди, упрямо таящие под внешней покорностью и равнодушием глухое недоброжелательство к пришлым.

Как второе, пришедшее из седой старины, очень редко произносимое вслух, почти запретное имя этой страны – Арморика.[37]

Странные существа, жившие тут еще в незапамятном прошлом, еще встречались будто бы среди ее лесистых холмов и долин, и тот, кому посчастливится, мог увидеть их танцы в полнолуние у глядящих в небо мегалитов.

Находились люди, видевшие, как прекрасные корриганы[38] выходили из своих подземных жилищ, чтобы своим пением соблазнять одиноких прохожих. Их сестры – морские девы выходили ночами на берега, ища любви смертных, а изредка, на сушу, на свою старую родину возвращались жители лежащего под толщей вод славного города Ис, скрывшегося во глубине по воле могучих морских демонов.

Говорили, что в самых глухих уголках лесной чащобы и только в ночь весеннего равноденствия можно было увидеть эльфов, покинувших на краткое время свою страну, отделенную от нашего мира непроницаемой для смертных завесой. Ночами открывались двери Анаона – таинственной волшебной страны и обиталища ушедших поколений, и его обитатели навещали родные места. Можно было услышать и о манящих голосах, иногда доносящихся из зарослей, и о свежих кострищах, что находили на голых вершинах каменистых холмов; наконец о странных звуках и песнопениях, которые будто бы изредка слышались из – под земли, о молитвах, возносимых звездам и молодой Луне и приношениях духам ночи, родников и земли, оставляемых на лесных алтарях.

Трудно, очень трудно было бы отделить правду от вымысла в этих слухах, да и далеко не всякому удалось бы разговорить здешнего жителя.

Обитатели холмов и долов предпочитали угрюмо отмалчиваться, если посторонние их пытались слишком настойчиво расспрашивать, да и мало кто из пришельцев понимал чужой язык.

Иногда до властей духовных и светских доходили глухие известия о тайных нечестивых сборищах в новолуние у заброшенных лесных алтарей, на пустошах и перекрестках дорог, о жертвоприношениях Князю Мира Сего и черной магии. Но они не придавали им большого значения. Быть может и потому еще, что случалось, слишком любопытные чужаки исчезали, бесследно растворяясь среди темных долин этого лесного края.

Среди всех прочих волшебных мест бретонской земли этот лес почитался местом едва ли не самым таинственным, древние, темные поверья окружали его чащи. Поговаривали даже, что этот лес – не что иное как сам Броселиан, и по сию пору в его глубине стоит зачарованный дворец волшебника Мерлина и что именно здесь погребен великий король Артур.

В самом здешнем воздухе словно было что-то, невольно заставлявшее задуматься над вопросом – принадлежит ли человеку этот кусок тверди земной или же у него есть иные, неизмеримо более древние хозяева?

Говорили еще, что это самый первый лес мира и что он был старым еще до того, как под его полог ступил первый человек. Множество леденящих душу историй о колдовстве, силах тьмы, зловещих предзнаменованиях, связанных с его безлюдными чащами рассказывали местные жители, когда по вечерам собирались у очагов. И даже о вещах еще более страшных и невероятных, например, что раз в год, в канун Вальпургиевой ночи, на эту землю является сам Дьявол, некогда именно сюда сброшенный с небес Иеговой.

А кюре и монахи из окрестных монастырей только крестились при упоминании о нем. Люди же простые неохотно говорили иногда о ровных кругах ядреных ярко– красных больших мухоморов, о странных следах, время от времени попадающихся здесь – не звериных, но и на человеческие непохожих; и о не менее странных людях, которых будто бы видели на глухих лесных тропинках. На поросших вереском и дроком вершинах крутых, высоких холмов, у позабытых дольменов нередко находили свежие следы костров, но кто разжигал их – было неведомо. Еще говорили изредка…

Впрочем, мало ли о чем шушукаются темные люди в своих убогих хижинах?

…Обширная прогалина, со всех сторон окруженная столетними буками и дубами, была заполнена народом Глубокая ночная тьма не позволяла определить их число точно, но должно быть, сюда пришли тысячи. Ни узкий серпик молодого месяца, ни редкие факелы не могли рассеять первозданный мрак. Отблески их высвечивали на мгновение то посконную рубаху, то городской кафтан, то металл кольчуги.

… Собравшиеся вдруг застыли в благоговейном молчании: на вершине древнего менгира появился человек в длинном белом одеянии с белоснежной бородой до колен. Был он очень старый, даже темнота глубокой ночи не могла скрыть этой глубокой дряхлости. Сколько ему было лет? Сто? Сто пятьдесят? Двести? А может, он был ровесник этих древних камней, этой глухо шепчущейся под ночным ветром дубравы?