Владимир Лещенко - Тьма внешняя Страница 65

Рыцарь вдруг всхлипнул.

– Да нет же, нет, о Господи, нет!!

Хотя собравшиеся поняли, что означают эти слова, но в какой-то нелепой надежде на чудо никто не решался задать роковой вопрос.

– Его величество, вы хотите сказать… – выдавил наконец из себя епископ Бовэзский, чье лицо вмиг пошло красными пятнами.

– Да, да, – уже не сдерживая рыданий проговорил гонец. – Он…он погиб на моих глазах… Войско полностью истреблено…

Не прошло и получаса, как в зале собрались почти все знатные обитатели Лувра. Иные твердили что этого не может быть и это какая-то чудовищная ошибка, другие сгрудившись подле вестника несчастья, пытались выяснить подробности случившегося. Кто-то, не стыдясь, плакал.

– Горе нам!! Что с нами будет?! – О, что же с нами со всеми будет? – стенал, заламывая руки, аббат Сен – Дени.

Вошел епископ Лангрский и молча остановился в дверях. По выражению его лица было видно, что он уже осведомлен о случившемся. Но ни страха, ни растерянности не было в его лице – только суровая скорбь и решимость. Ни единого слова не сорвалось с его плотно сжатых губ. Он просто стоял и смотрел. Но одного этого взгляда хватало, чтобы люди, всецело поглощенные ошеломляюще-страшным известием, умолкнув, обратили лица в его сторону. – Что вы намеренны делать? – весь вздрагивая, наконец задал ему вопрос епископ Парижа, словно ища у собрата защиты.

– Я отправляюсь в Авиньон сегодня же, – холодно ответил епископ Пьер. Думаю, что сумею убедить папу в том, в чем, к сожалению, не удалось убедить короля Карла, – он перекрестился – и других, что ныне, должно быть, уже в царствии небесном.

– Вы, – обратился он сурово к перебиравшему четки епископу Бовэзскому, – упражнялись в острословии, когда речь шла о судьбах королевства. А прислушайся вы тогда к голосу разума, поддержи меня, и, может быть, все было бы иначе. И кто знает – что еще за бедствия нас ждут?

– Ах, мессир, что еще может быть хуже уже случившегося, чего еще нам прикажете бояться? Разве что смерти? – чуть не плача, перебил его кто-то из присутствующих.

– Я боюсь не за свою жизнь, – сурово ответил епископ Лангрский. – Все мы в руках Бога нашего, и смерть государя, по которому я искренне скорблю, да простите вы меня, сын мой, это еще не конец мира. Я был верным подданным его, но прежде всего я слуга Божий. И говорю вам – никогда, быть может, еще Сатана не был так близок к тому, чтобы сокрушить святую церковь, нежели чем сейчас!

…Париж затих, словно не в силах оправиться от невероятного известия. В церквах служили бесконечные панихиды по погибшим, а фигуры в траурных одеяниях встречались едва ли не на каждом шагу. Немногие вернувшиеся с поля битвы избегали говорить о том, почему едва ли не сильнейшее в мире войско – нет, не потерпело сколь угодно сокрушительное поражение, а было просто-напросто уничтожено. Еле живые от усталости, на таких же измученных лошадях, они тихо въезжали в город и старались как можно реже попадаться людям на глаза.

Ежедневно к городским воротам прибывали вереницы беженцев всех сословий, надеявшихся укрыться за стенами Парижа. Вид этих бледных от усталости и пережитого людей, внушал горожанам смутный, липкий страх. И почти никто уже не злорадствовал, видя дворянок в грязных и рваных платьях, несущих на спинах плачущих детей, жалких растерянных клириков, или дородных людей в одеждах богатых буржуа, бестолково таскающих с места на место узлы с жалким скарбом – всем, что им удалось спасти.

Каждому было ясно, что близятся страшные времена. Из уст в уста передавалась фраза одного из вожаков черни, Пьера Рябого, что города – эти язвы на лике мира божьего, должны быть снесены до последнего камешка.

Итальянские, скандинавские, испанские и немецкие торговцы торопливо сворачивали дела и уезжали. Кое-кто из французских купцов тоже начал готовится к бегству за пределы королевства или, по крайней мере, отправлять свои семьи подальше.

В довершение всего окрестные крестьяне почти совсем перестали привозить на продажу хлеб, а лавочники тут же начали придерживать продовольствие.

Над столицей замаячил костлявый призрак голода.

Из разных уголков королевства доходили с беглецами и редкими торговцами, слухи о неубранном урожае, гибнущем на полях, о схватках меж сторонниками Дьяволицы, разделившимися на враждебные партии, о безбожных колдовских церемониях, открыто устраиваемых уже среди бела дня.

Сообщения эти заставляли сердца сжиматься от ужаса, и все больше людей соглашалось с тем, что на этот раз и в самом деле пришествие Антихриста уже близко.

Но наверняка никто ничего не знал, так же как по прежнему не приходило никаких известий с юга, о том, что намеренны делать дальше мятежники.

Тяжкая неизвестность овладела всеми. Люди не только не представляли, что будет с ними дальше, но даже не отваживались что либо предположить. По крайней мере вслух.

Только спустя несколько дней после известия о гибели короля вместе со всей армией власти, словно спохватившись, напомнили о своем существовании. На площадях и в церквах был зачитан манифест Королевского совета, где все случившееся было кратко и скомкано объявлено испытанием и карой, ниспосланной небесами, и выражалась уверенность в конечном падении бунтовщиков.

В Париже, как и во всех еще не занятых Девой городах, было введено осадное положение. Ворота запирались еще засветло, кабаки и прочие веселые заведения было велено закрывать еще раньше, а после наступления темноты всем, будь то буржуа или дворянин, воспрещалось выходить на улицу без крайней нужды. То ли в благодаря этому, то ли выжидая, чем все кончится, парижские и пришлые ночные работнички притихли, хотя и не совсем прекратили делать свое дело.

Зато резко возросло число мелких краж.

Пышным цветом расцвела и проституция. К ранее промышлявшим девкам прибавилось немалое число прежде порядочных женщин из числа беженок, лишенных средств к существованию. И, правду сказать, спрос на подобные услуги заметно возрос. Если одни проводили время в молитвах и каялись в грехах, то не меньшее число людей хотело прожить последние оставшиеся спокойные дни в удовольствиях и веселье.

Чтобы разместить беженцев, власти решили занять пустующие дворянские особняки, тем более, что многим хозяевам они уже все равно не понадобятся.

Среди прочих отелей беглецам был отдан и красивейший дворец неаполитанского короля, хозяин которого не появлялся в Париже уже который год.

Город лихорадочно готовился к обороне: теперь появления Дьяволицы под стенами ждали со дня на день. Этьен Марсель развил бурную деятельность. Под его руководством мобилизованные бродяги и поденщики углубляли рвы и подновляли валы. Из способных носить оружие горожан сколачивались все новые и новые отряды.

Жан де Милон тоже не дремал. Приготовления к тяготам осады и к уличным боям шли полным ходом. На всех пяти мостах через Сену под угрюмыми взглядами хозяев сносились дома и лавки и наскоро воздвигались защитные каменные стены. Знаменитый Мост Менял тоже не избег этой участи, тем более, что его обитатели в большинстве уже покинули столицу.

Улицы и переулки перегораживали рогатки и баррикады из бревен. Тут же наваливались целые валы просмоленной щепы – прорвавшегося врага должен был встретить огонь.

В окруженном надежнейшей неусыпной стражей Ситэ остатки знати тщетно пытались уже который день найти выход из безвыходного и, как уже многим казалось, безнадежного положения.

…Сегодня, второй раз после катастрофы под Тулузой, здесь собрался Королевский Совет. Без короля, и даже без регента, ибо почти все взрослые мужчины рода Капетингов полегли на поле боя.

В мрачном молчании сидели собравшиеся. Дух отупляющего бессилия витал сейчас в Зале Совета, словно в насмешку законченном ровно в тот день, когда Карл, по чьему повелению он строился, отправился в свой последний поход. У этих людей было вроде бы все для того чтобы властвовать и сражаться. В их распоряжении была французская казна: главный хранитель сокровищ сам по своей воле отдал им ключи. У них было все еще многочисленное войско. Немало городов и земель сохраняли им верность, еще много людей готовы были умереть под их знаменами… Но что с того? Был ли вообще смысл сопротивляться ходу судьбы? Не сам ли Бог оставил их?

«Неужели настал конец всему?» – можно было прочесть на осунувшихся лицах. Место во главе длинного стола осталось незанятым; никто не решился сесть на место короля, словно над ним тяготело проклятье. Справа от него бессменно сидел канцлер Людовик Бурбон, напротив него – граф де Фуа, взявший на себя обязанности коннетабля.

Только что гонец привез вести из Лиона. Город без всякого сражения перешел под власть Дьяволицы. Не было ничего похожего на штурм, более того – никаких отрядов мятежников даже поблизости не было. Просто какой-то человек забрался на ярмарочный помост и принялся выкрикивать, что Господь явил волю свою, уничтожив короля-злодея, и что законная повелительница Франции – Светлая Дева. Все, кто оказался на площади, включая и стражников, подхватили этот крик; толпа, разрастаясь с каждой минутой, потекла к ратуше.