Прозрение. Том 2 (СИ) - Бэд Кристиан Страница 66

— Отставить торчать столбом, капитан! — рявкнул Мерис. — Садись!

Линнервальд указал мне на свободное кресло справа.

Все внутренности встали у меня колом. То, как он смотрел на меня, как поворачивал голову…

Это же… Это…

— Капитан Гордон Пайел, в быту — Агжей Верен, — представил меня Мерис. — Между своими можно называть просто Аг. Если не покусает, конечно. Он у нас слегка нервный в силу нежного возраста. Несовершеннолетних во взрослые компании брать не принято, но тут уж… так вышло.

— Абэ, капитан Верен, — зелёные, как у меня, глаза смотрели с оценивающим прищуром. — Я регент дома Паска, аттерахатт Эльген Реге Линнервальд. Ты можешь называть меня Реге.

Аттера… хатт!

Я усилием воли убрал руку со станнера.

Это лицо было во всех головидео о хаттской войне. И оно же — на пропагандистских голотипах — растяжках и уличных плакатах.

Это было лицо первого учёного, пересадившего живой мозг в искусственное тело. Лицо Этьенна Лефевра.

Механические тела — заслуга многих учёных, но в симбиозе он был первым и «хаттской мордой» называли именно его.

Это было смешно. Лефевр не мог знать, куда приведёт это открытие. К моменту войны с хаттами даже кости его истлели. Он был родом с Земли.

Мальчишкой я не мог быть похож на него, а вот в учебке сокурсники уже иногда дёргались.

Я не понимал тогда. Вот только теперь, увидев не замершее лицо в зеркале, а сумму его мимических движений…

— Сообразительный, когда не надо, — подвёл итог Мерис. — А на себя-то давно смотрел?

— Да я кто угодно, только не!.. — я осёкся и закрыл рот.

Я вырос на далёкой планете фермеров. Пропаганда не так уж сильно на меня повлияла. А здесь, на Экзотике, таких плакатов я не видел совсем.

Теперь понятно почему. Тут таких рож…

Локьё тоже слегка напоминал Лефевра. Просто не так явно, чтобы меня осенило. И даже в чертах у Энрека было что-то похожее…

Я потряс головой и шагнул в гостевую.

— Прошу извинить, рефлексы!

Линнервальд не стал играть в оскорблённого. Он смеялся.

Улыбался и Мерис. Только Колин, насупив брови, думал о чём-то своём. Но это было обычным делом, мне к его мрачности не привыкать.

Я прошёл и сел рядом с Виллимом, подальше от Линнервальда. Места за большим столом, покрытым белой скатертью, было достаточно.

Мда… Ну, теперь хоть понятно, почему от меня даже в штрафбате шарахались. А Душка-то как зеленел. Вот он-то мог меня ещё на ферме высмотреть. И доложить мог в Гендеп, скотина такая.

Дьюп, увидев меня на «Аисте», наверно, вот так же схватился за оружие.

У нас с Линнервальдом были похожи не только черты, но и скупая пластика движений, прищур зелёных глаз, манера улыбаться.

Как же меня ещё на Севере не пришили? Гендеп-то как разленился… Совсем мух не ловит.

Из кухни запахло горячими булочками с ореховым маслом. В желудке нетерпеливо булькнуло, видно там утопилась от голода последняя мышь. Я ж нормально когда ел? А правда — когда?

Ладно. Если мне дадут булочек с яичницей, то Хэд с ними, с хаттами.

Аттерахатт, надо же. Доктор медицины. Никогда бы не подумал. Значит, хатт — это медик? То-то я медиков не люблю…

— Хорошая нервная система, — сказал регенту Мерис. — До сих пор хоть гвозди забивай.

— Наверное, придётся, — пошутил Линнервальд. — Когда пытать будем. Дядю.

В этот момент Айяна внесла булочки, и смысл этой фразы я ухватил не враз.

— В смысле? — спросил, уложив на свою тарелку самые поджаристые и крутобокие булки, начинённые глазуньей.

— Темнит он, думаю, про твою родословную, — прищурился Линнервальд. Губы его подрагивали от сдерживаемого смеха. — Хоть и складно врёт про Гендеп, но слишком малы шансы, что всё так и было. Не мог дядя не знать хотя бы примерно, где вылупится такая кроказябра, как ты.

Он посмотрел, как я мажу булочку маслом и обернулся к Дьюпу:

— А отпуск у вас в армии существует?

Командующий нахмурился. Он не любил, когда его выбивают из мыслей.

— Да он и так бездельничает, — выручил Дьюпа Мерис.

— А почему у него такой больной и измученный вид? — поинтересовался регент.

Я чуть булочкой не подавился:

— Кормить надо потому что!

Колин посмотрел на меня и покачал головой. И что-то быстро сказал регенту по-экзотиански.

Да сколько уже можно играть моей головой втёмную!

История тридцать седьмая. «Сон разума»

Кьясна. Эйнитская храмовая община

Мне снилось, что я умираю. Это оказалось совсем не больно, только жалко было потерять тонкий луч рассеянного света, падающий на лицо.

Я лежал на камне. Это был холодный сырой камень из пещеры ворлоков, острый, перемешанный с ледяной крошкой.

Очень хотелось пить: пересохшие губы спеклись в одну общую корку.

Колин сидел рядом. Он перезаряжал оружие, похожее на огнестрел. Древний такой массивный ствол.

Он спросил:

— Пора?

Свет ответил за меня, смещаясь с моего лица. Без него я уже ничего не видел.

— Если готов, то запомни: не надо придумывать своих «лучших» законов, чтобы тебя не взяли потом этими же законами. Понял?

Я дёрнул головой, остального тела уже не было.

— Просто запомни. Подрастёшь — поймёшь.

— Дьюп… — губы лопнули, разодрали болезненную преграду. — Колин… Я не подрасту уже.

— Подрастёшь, — сказал он уверенно. — Только помни про законы. Не придумывай. И не вздумай жить по придуманным кем-то. Закон есть вне нас. Закрой глаза. Небытие — только сон. Сон пройдёт, и ты проснёшься.

Я и в самом деле проснулся.

Осторожно вытащил руку из-под сладко сопящей Пуговицы, вышел во двор.

Солнце висело высоко-высоко над храмовым садом. Ну вот какой идиот спит после полудня, а?

Я нашёл бочку с дождевой водой на задах дома Айяны и пил, пил, опустив в воду лицо: сон высушил меня до самого дна.

Бочка была здоровенная и доставала мне до груди. Воду из неё не пили, только умывались и поливали цветы, но я решил, что много грязи туда вряд ли нападало.

Было так тошно от этого странного сна, что, напившись, я погрузил в бочку голову и задержал дыхание, пока искры не ударили в мозг.

Он сказал два месяца? За два месяца я должен погибнуть?

Вытащил голову. Отжал волосы.

Подошла Кьё и поставила на меня лапы, интересуясь, не желает ли хозяин умыться ещё и языком?

Хозяин не желал.

Хромая приплёлся Кай. Дети его совсем заездили, и он, жалуясь, демонстративно припадал на левую заднюю лапу. Лапу я осмотрел, она не болела. Но пёс заранее прикидывался больным. Для конспирации.

Я потрепал Кая за уши, успокаивая.

Вспомнил, что утро прошло крайне «продуктивно» — мы завтракали и ждали Локьё.

Колин молчал, Мерис поглядывал на дверь, только хвостом в ожидании не постукивал. Зато Линнервальд оказался мужиком контактным и безо всех этих экзотианских ужимок.

Он спросил, о чём мы говорили с Имэ, начал было расспрашивать меня про детство и про мою родную планету. Но тут явился Локьё, притащил с собой надутого сноба из своего дома, разодетого, словно ёлка в День колонизации, и меня выгнали.

Я ушёл, конечно. Встал на крыльце, обнял косяк и размышлял, а не плюнуть ли на этикет? Что ещё мне мешало подслушать, о чём говорят в гостевой?

Пока я прикидывал, куда лучше забраться — в кусты под окном или на чердак, Линнервальд вышел на крыльцо.

— Давай-ка побеседуем, как племянник с дядей, по-простому? — предложил он и повёл меня в сад.

Там регент сел напротив меня и, разумеется, принялся допрашивать. Я и не помнил столько о своём детстве, сколько он из меня вытянул.

Родня, местность, привычки, страхи, радости, сны. Мои и окружающих. Особенно регента интересовал покойный Душка — Клэбэ фон Айвин.

Линнервальд выспрашивал о поместье фон Айвинов, которое располагалось рядом с нашей фермой. Как и где мы встречались, сколько раз я видел старшего фон Айвина, сколько — младшего?