Королева Аттолии - Меган Уэйлин Тернер Страница 8

– Ему стало хуже?

Отец Эвгенидеса покачал головой:

– По-моему, без изменений. – Он сел в кресло. – Если он так борется, когда в него вливают летиум, значит, силы еще остались.

– И вот так каждый раз?

Военный министр кивнул. Королева внезапно вскочила с кресла и встала в дверях спальни.

– Эвгенидес! – рявкнула она.

Гален поднял голову, думая отослать ее, но корчащаяся фигура на кровати внезапно застыла. Эвгенидес открыл глаза и растерянно заморгал. Все вокруг расслабились.

– Прекрати валять дурака и выпей летиум! – приказала королева.

Эвгенидес сглотнул и вздрогнул. Горькая жидкость просочилась в желудок. Гален убрал руку.

– Моя королева? – смущенно прошептал Эвгенидес.

– Спи, – велела Эддис. Эвгенидес, покоряясь королеве и действию летиума, закрыл глаза.

Она вернулась в библиотеку и снова села.

– Подействовало, – заметил военный министр.

– Еще посмотрим, что скажет Гален, – угрюмо отозвалась Эддис и осталась ждать, словно позабыв, что у нее назначена встреча с министром торговли. Появился лекарь. К ее удивлению, он остался доволен результатом королевского вмешательства.

– Он вас узнал. А до сих пор никого не узнавал. Возвращайтесь, когда сможете.

* * *

В то утро Эддис сидела у постели Эвгенидеса и ждала, когда он проснется. Спросила Галена о синяках под глазами. Он сказал: это остатки старой крови, застоявшейся под кожей. Это она знала и без него, но не понимала, почему не сломан нос, раз круги под глазами такие темные. Гален объяснил: это кровь, которая просочилась в глазницы после удара по лбу. По его словам, круги исчезнут через несколько недель, не раньше. А тем временем лицо с синяками казалось еще худее и бледнее.

Она сидела и смотрела, как он спит. Ей и раньше нередко доводилось видеть его с синяками. Обычно он получал их в драках с многочисленными родственниками. Они дразнили его из-за имени и стали дразнить еще сильнее, когда заметили, что дед все больше и больше интересуется внуком. Язык у Эвгенидеса часто бежал впереди мыслей, и в ответ на насмешки у него всегда находилось острое словцо. Иногда оно настолько метко попадало в цель, что обидчики переключали внимание на того, кто стал мишенью, и оставляли Эвгенидеса в покое. Но чаще стычки заканчивались драками и синяками.

После смерти матери Эвгенидес не откладывая сообщил отцу, что хочет стать следующим эддисским вором. Отец, еще не оправившись от потери жены, пришел в бешенство. Эвгенидес с отцом подрались на виду у всего двора. В душе у каждого горе выплескивалось в гнев. Родственники, боготворившие военного министра, удвоили нападки на Эвгенидеса, и драки продолжались до тех пор, пока Эддис не переселила его из общей мальчишеской спальни в единственную свободную комнату – переднюю редко посещаемой дворцовой библиотеки.

Эвгенидес вытер пыль с книжных полок и отточил до блеска свое зачаточное умение читать. В нем проснулась тяга к наукам, нередкая среди эддисских воров, и время от времени, после драк с родичами, в которых он бывал жестоко бит, он удалялся в библиотеку и свою спальню-кабинет зализывать раны. В такие периоды затворничества Эддис часто навещала его. Она не заступалась за него. Было ясно, что он сам напросился на свои беды и что его никак нельзя назвать безвинной жертвой. Его родные то и дело вдруг теряли дорогие им вещицы и находили их на храмовом алтаре, навеки посвященном богу воров. На сторону родичей, приходивших жаловаться, Эддис тоже не вставала. Они приходились родней не только ему, но и ей, и она тоже частенько дралась с ними. Драки прекратились лишь тогда, когда один за другим в считаные дни скончались от лихорадки двое ее старших братьев и она стала наследной принцессой Эддиса. Через несколько месяцев она взошла на трон, и после этого никто уже не дрался с ней в открытую, разве что вежливо, формально, назойливо. Никто, кроме Эвгенидеса – тот продолжал насмехаться над ее вкусом в одежде и попрекать родственниками, как будто они существовали лишь по ее вине.

– Прогони их всех, – предлагал он.

– Ты же знаешь, не могу. Когда-нибудь они станут офицерами в моей армии, займут посты министра торговли и казначея.

– Можешь сделать офицером меня.

– В последней стычке с отцом ты порвал приказ о зачислении в армию.

– Я стану твоим министром…

– Казначеем? Ограбишь меня подчистую.

– У тебя я никогда ничего не украду, – с жаром пообещал он.

– Неужели? А где мое турмалиновое ожерелье? Где мои пропавшие сережки?

– То ожерелье ужасно. Это был единственный способ помешать тебе носить его.

– А сережки?

– Какие сережки?

– Эвгенидес! – рассмеялась она. – Если Клеон тебя отлупит, поделом тебе.

Она никогда не тревожилась из-за его жалоб. Тревожилась, лишь когда он затихал. Либо замышляет что-то настолько возмутительное, что весь двор стянется к ее трону, требуя его крови, либо ссорится с отцом, либо – что случалось очень редко – серьезно ранен. Однажды один из родичей в драке сломал ему несколько ребер; в другой раз он поскользнулся, перелезая через обледенелую стену, и упал на подвернутую ногу. Падение с высоты – главная опасность для всех воров, часто смертельная. Именно так закончила свои дни его мать.

Когда ему было очень плохо, он лежал, побледневший и тихий, не выходил из комнаты, пока не становилось лучше, а потом, когда начинал поправляться, беспрерывно ныл. Однако он не рассказал ей, кто сломал ему ребра и как он растянул колено. Бесчисленные рьяные доносчики наябедничали, что это сделал Титус, а подробности другого случая она вытянула из дворцового лекаря, который, в свою очередь, вытянул их из Эвгенидеса, пока лечил ему ногу. Гален тоже привык видеть Эвгенидеса в синяках и слушал его жалобы без видимого сочувствия.

* * *

Эддис склонилась над Эвгенидесом и откинула волосы с его влажного лба. Гален коротко остриг длинные волосы вора, и без них он выглядел совсем иначе. Раньше ей и в голову не приходило, что его волосы, став короче, будут завиваться мелкими кудряшками на висках и за ушами. Она поправила один из таких локонов.

Он открыл глаза и еле слышно произнес:

– Моя королева.

– Мой вор, – грустно ответила она.

– Она знала, что я был во дворце, – сказал он тихим, очень усталым голосом. – Знала, где я прячусь, знала, каким путем буду уходить из города. Всё знала. Прости.

– Напрасно я тебя послала.

Он покачал головой:

– Нет. Это я наделал ошибок. Только еще не знаю каких. Пытаюсь понять. Не знаю. Я подвел тебя, моя королева. – Его голос стал слабее. – Прости, – повторил он. – Прости.

– Простить… – протянула Эддис. – Рано или поздно она будет висеть вниз головой на собственной дворцовой стене. – Она смяла в кулаках тонкую ткань своего платья. Расправила, встала и принялась расхаживать по комнате. – Если я тебя огорчу, Гален меня вышвырнет, – сказала она, усаживаясь обратно.

– Ты меня не огорчаешь. Приятно видеть, как ты ходишь и бушуешь. Она не бушует, – сказал он, глядя в пространство. – Когда она сердится, то просто сидит, и когда печалится, тоже сидит. И даже когда счастлива, тоже, наверное, сидит. – Это была его самая длинная речь за много дней. Умолкнув, он закрыл глаза. Эддис решила, что он уснул. Встала и отошла к окну. Оно было высоко – подоконник на уровне ее глаз, стеклянные створки доходили почти до потолка. Встав на цыпочки, она выглянула во двор. Никого. – Она была в своем праве, – раздался за спиной голос Эвгенидеса.

Эддис резко обернулась.

– Ничего подобного!

– Это обычное наказание для воров.

– Не говори глупостей, – выпалила Эддис. – В Аттолии уже сто лет не отрубают руки ворам. И вообще ты не обычный вор. Ты мой вор. Ты из королевской семьи. В твоем лице она напала на весь Эддис, и ты это понимаешь.

– Эддису нечего было являться к ней во дворец, – прошептал Эвгенидес. Королева поняла, что он устал.

– А Аттолии нечего