Гай Гэвриел Кей - Звездная река Страница 9

Среди них были даже женщины с цветами в волосах. Это было время года и место – Еньлин во время Фестиваля пионов, – когда растущие ограничения на передвижения женщин отменялись просто потому, что невозможно заставить их соблюдать.

Была весна. Были шумные, возбужденные толпы и опьяняющий запах невероятно ярких цветов. Играли флейты, звучали песни, на улицах выступали танцоры, жонглеры, рассказчики, дрессировщики с животными. Вино и еду продавали в киосках, толпы предавались веселью – и бесспорно аморальному поведению во внутренних двориках, переулках и спальнях (и не только в квартале удовольствий) каждый день с наступлением сумерек.

Еще один повод для философов жаловаться на безумие людей и на этот цветок.

У Шань, шагающей рядом с отцом, кружится голова от волнения и от усилий не показывать этого. Это было бы унизительным проявлением ребячества.

Она сосредоточилась на усилии все видеть, вбирать в себя, запоминать детали. Успех песен зависит от деталей (или их отсутствия), считает она. Они – нечто большее, чем сочетание слов и музыки. Именно острота наблюдений выделяет произведение, делает его достойным… достойным всего, в самом деле.

Этой весной ей исполнилось семнадцать лет. К этому времени в следующем году она будет уже замужем. До этого события еще далеко, но мысль о нем не вызывает неприятных чувств.

Однако в данный момент она находится в Еньлине, вместе с отцом, среди утренней толпы фестиваля. Зрелище, звуки, запахи (повсюду цветы и напор людских тел; «Неземная красота и угроза насилия», – думает она). Она далеко не единственная женщина здесь, но чувствует на себе взгляды людей, когда они с отцом пробираются по улице, ведущей к Храму долгой жизни от городской стены.

Люди начали смотреть на нее два года назад. Нужно быть влюбленным или поэтом, чтобы назвать ее красивой, но есть что-то такое в том, как она идет и стоит, как бродит ее взгляд, а потом останавливается на предметах или на людях, что привлекает к ней внимание людей. У нее широко расставленные глаза, длинный нос, длинные пальцы. Для женщины она высокого роста, унаследовала рост от отца.

Линь Ко – человек с очень длинными руками и ногами, но такой скромный, что немного горбился всю жизнь, сколько помнит его дочь, словно не хотел гордиться своим ростом или был постоянно готов учтиво поклониться.

Он сдал экзамены на степень «цзиньши» с третьей попытки (что вполне достойно уважения), но так и не получил должность, даже в провинции. Таких людей много, сдавших экзамен и не имеющих должности. Он носит одежду и пояс гражданского чиновника, а также титул придворного господина, который просто-напросто означает, что у него нет должности. К этому титулу полагается ежемесячное жалование. Он владеет вполне приемлемой каллиграфией и только что закончил писать (и напечатал) маленькую книгу о садах в Еньлине, поэтому они и приехали сюда.

У него нет открытых врагов – это важно в наше время, – и, кажется, он не знает, что некоторые считают его забавной фигурой. Тем не менее его дочь, возможно, более наблюдательная, это заметила.

Он отличается инстинктивной добротой и немного боится мира. Единственным проявлением его авантюризма является тот факт, что он дал своей единственной дочери такое образование, как будто она родилась мальчиком. Неординарное решение, грозящее последствиями, если считать, что жизнь отдельного человека имеет какое-то значение.

Шань прочла классические произведения писателей и поэтов, крупных и незначительных, со времен начала письменности в Катае. У нее очень хорошая скоропись и еще лучше официальная каллиграфия. Она поет и, конечно, умеет играть на пипе – большинство женщин из хороших семей умеют это делать, – но она еще и сама пишет песни, в новой форме «цы»[1], рождающейся во времена нынешней Двенадцатой династии, слова («Как прививают пионы!» – вдруг думает она) на хорошо известные мелодии сельской местности или кварталов удовольствий.

Ее отец даже заказал им обоим луки с запасом стрел. Они брали вместе уроки у отставного лучника, найденного им, – еще одно отступление от обычаев времени, когда все воспитанные мужчины (не говоря уже об их дочерях!) с высокомерным презрением относятся ко всем военным занятиям.

Все это девушкам делать не полагается, разумеется. В музыке им положено мило пощипывать струны пипы и петь слова, сочиненные мужчинами. Женщины, которые так поют, становятся артистками и куртизанками. Так было всегда.

Линь Ко договорился о помолвке своей дочери минувшей зимой, заботливо и продуманно, с мужчиной, который, по его мнению, примет ее такой, какая она есть, и будет этому рад. Это больше, чем может ожидать любая дочь.

Шань любит отца безгранично и безоглядно, хоть и не питает иллюзий относительно его недостатков.

Она любит и этот мир тоже, сегодня утром, и тоже не питая иллюзий, – по крайней мере, она с гордостью так считает. Она очень молода.

У нее в волосах алый пион, а в руке – желтый, и они идут к дому человека, к которому ее отец приехал в гости. Они действительно получили приглашение: Линь Ко не поехал бы без приглашения.

В это ясное утро исполнилось уже два с половиной года с тех пор, как мальчик Жэнь Дайянь, тоже юный, но не чувствующий уверенности, что понимает мир (пока), вошел в лес к востоку от своей деревни, держа в руках лук, окровавленные стрелы и два меча, взятые у убитого им человека.

Не было в Катае более уважаемого человека, чем Си Вэньгао из Еньлина. Сейчас, когда его лицо покрылось глубокими морщинами и волосы (то, что от них осталось) поседели, он осознал свой авторитет и не стесняется им гордиться. Человек проживает жизнь так достойно, как может, и получает в награду, в некоторых случаях, признание еще при жизни.

Он был чиновником, официальным историком династии, поэтом и ученым. Он даже писал песни, когда был моложе, почти добился признания формы «цы» серьезными авторами. (За ним последовали другие члены его круга, они развили эту форму дальше.) Он прославился своей каллиграфией, тем, что помогал делать карьеру своим ученикам при дворе. Он слыл поклонником красоты (в том числе женской) и в течение многих лет занимал почти все важные посты, в том числе пост первого министра при последнем императоре, а потом, недолго, при его сыне, который правил сейчас.

Это «недолго» говорило само за себя, конечно.

В своем саду, в ожидании гостей, он пил чай из Сэчэня из зеленой селадоновой чашки – великолепный зеленый цвет он выбрал в честь времени года. Один из его гостей в то утро был источником глубокой печали, другой обещал развлечение. При свете позднего утра он размышлял об императорах и придворных группировках, а еще об арке человеческой жизни. «Можно прожить и слишком долго, – думал он, – и недостаточно долго».