Амброзия - Дикий Носок Страница 16

«Каковы Ваши требования? Против чего Вы протестуете?» – теряя терпение, продолжал допытываться настырный депутат. – «Господа, давайте пройдем на стадион ближайшей школы, где Вы и изложите все свои претензии.»

Но товарищи, даже превратившись в господ, на призыв сановника не отреагировали. И тогда Виктор Федорович совершил роковую ошибку. Он ухватил хвостатого неформала за локоток, пытаясь сподвигнуть того подняться. Флегматичный молодой человек мгновенно озверел. Вскочив на ноги, он с неожиданной для такого субтильного субъекта силой оттолкнул депутата Козичкина так, что тот, не удержав равновесия, сделал шаг назад и сел задом на мощный загривок Антонины Антиповой, кувырнулся через ее голову назад и упал на вытянутые колоннообразные ноги гражданки.

Журналистка приглушенно ахнула: «Ты снял? Все снял? Это же эксклюзив!».

«Снять то я снял. Но кто тебе такое показать даст?» – флегматично отозвался оператор.

«Простите! Извините!» – залепетал ошалевший от кульбита Виктор Федорович, обшаривая ноги дамы в поисках слетевших очков. И был, очевидно, совершенно превратно понят, потому как она мало того, что гневно столкнула его на землю, так, поднявшись, еще и наподдала ногой по мягкому месту. Вследствие чего депутат врезался носом в чей-то живот. И понеслось. Виктора Федоровича Козичкина пинали как футбольный мяч, остервенело молотили руками и ногами. И происходило это в полной тишине. Молча и обыденно, без ненависти и злости, равнодушно, будто люди занимались каким-нибудь самым привычным, рутинным делом. Виктор Федорович тоже молчал, сжавшись в клубок и прикрывая голову руками.

Корреспондентка повизгивала от восторга, оператор держал камеру твердой рукой, Кондратюк и Слюсаренко смело ринулись в гущу событий с дубинками наперевес, выручать представителя власти.

После того, как в лице Виктора Федоровича что-то громко хрустнуло, он уже ничего не говорил, а лишь тихонько подвывал, по-прежнему зажимая лицо ладонями. Кондратюк и Слюсаренко добросовестно предприняли попытку до него добраться. И поначалу даже казалось, что они могут преуспеть. Все-таки дубинки – это сила. Но пассивная с виду толпа мгновенно превращалась в пчелиный рой, стоило только ее задеть, и действовала слаженно, будто единый механизм, – методично, размеренно и равнодушно. Кондратюку казалось, словно он попал в мясорубку, и его крутит, швыряет и рвет на части. Как-то вмиг пришло понимание, что если он сейчас, сию минуту, не выберется отсюда, то это – конец. Взревев в отчаянии, точно пароходный гудок, он вскочил на ноги и, бешено молотя дубинкой направо и налево, рванул к машине. Неизвестно почему, но толпа полицейского не преследовала. Стоило только вырваться за ее пределы, как его отпустили.

Кондратюк забрался в машину, сдал назад на всякий случай, остановился и уставился в лобовое стекло. Правый глаз его, залитый кровью, ничего не видел. Фуражка пропала. При каждом вздохе в левый бок вонзался острый обломок кости. Впереди, один чуть поближе, другой – немного в стороне, клубились два мотка человечины. Где-то там в глубине каждого из них сейчас умирал забитый до смерти человек. Кондратюк мог быть третьим. Удивительнее всего было то, что не участвующие в избиениях люди продолжали спокойно сидеть, как ни в чем не бывало.

Вокруг машины депутата, прижав телефон к уху, бегал водитель, то приседая за колесом, то опасливо выглядывая из-за багажника. Можно было не сомневаться, он уже в красках живописал происходящее и вызвал кавалерию. Там же, за багажником членовоза, прятались и журналистка с оператором. Держа камеру на плече, он продолжал снимать.

***

Кожа на лбу треснула как раз в тот момент, когда Людмила Марковна посмотрела в зеркало. Трещина пришлась туда, где пролегала одна из трех прорезавших лоб горизонтальных морщин. Были они, к Люсиному огорчению, глубоки и ветвисты как речные каньоны. Носогубные складки лопнули, видимо, еще ночью. Кровь измазала наволочку на подушке и уже запеклась. Тоненькая струйка крови сбежала по лбу, наткнулась на бровь, огибая ее, вильнула в сторону и закапала с виска. Лицо выглядело так, будто было изрезано ножом изощренного маньяка.

Люся охнула и потянулась к зеркальной дверце шкафчика, где держала лекарства. Тонкая, как пергаментная бумага, кожа на пальцах натянулась и лопнула между указательным и большим. Люся вскрикнула. Но дверцу все же открыла. Когда же она потянулась на верхнюю полку за пузырьком перекиси водорода, лопнул живот. Людмила закричала и сложилась пополам. Некогда нежно-голубой, а теперь застиранный домашний халат вмиг пропитался кровью. Когда-то давно, после родов, Люся боялась, что у нее разойдется шрам от кесарева сечения. Старый кошмар запоздало сбывался.

«Надо звонить в скорую. И скорее, пока я не истекла кровью,» – в страхе подумала Люся. Не разгибаясь, она побрела в спальню. Как и большинству людей, телефон заменял ей будильник, поэтому и лежал на прикроватной тумбочке. Людмила осторожно присела на кровать, кое-как вытерла руку о халат и выдернула шнур зарядки из аппарата. Кожа на подушечках пальцев – большого и указательного разошлась, и кровь залила кнопки телефона. Люся все же потыкала в них, но то ли нажала не туда, то ли в телефонный мозг попала кровь, соединения не произошло.

Позабыв об осторожности, Людмила потерла телефон о бедро, стирая кровь с кнопок. Кожа на бедре сошла лохмотьями, будто содранная об асфальт при падении и разошлась. Трещина змейкой поползла по ноге вниз, добралась до косточки на лодыжке и остановилась будто в нерешительности. Кровь хлынула как-то вся разом, словно открыли водопроводный кран. Люся судорожно пыталась зажать ее покрывалом. Ей стало дурно. Голова закружилась и упала на колени. Тут уже не выдержала кожа на пояснице. Лопнув, она обнажила позвоночник. Людмила Марковна потеряла сознание. Но ненадолго. Кровь продолжила хлестать и скоро вытекла вся.

***

Настя выла на одной ноте, монотонно и отчаянно, словно приговоренный к смерти при виде виселицы с покачивающейся на ветру петлей. Забаррикадировав дверь крохотной подсобки ящиками с пивом и водкой и зажав руками уши, она вжалась спиной в освободившийся угол, вздрагивая всем телом, как побитая собака при доносящихся с улицы звуках.

А на улице штормило. Крики, визг, шум накатывали волнами, точно суровый зимний шторм набрасывался на дикие прибрежные скалы, загаженные птицами. Сирены автомобилей слились в единый неумолчный гул, на фоне которого что-то периодически грохотало и взрывалось, точно запускали новогодние фейерверки.

Монотонное Настино вытье прервал удар в дверь, от которого хлипкий замок вылетел из двери пулей и отрекошетил от противоположной стены. Ящики с бутылками, стеклянно тренькнув, отъехали туда же. В комнатушку ввалился некто огромный, заполнивший собой все свободное пространство.