Укротитель миров: магические твари - Алекс Рудин Страница 18

Начальник охраны кивнул и завёл двигатель.

Глава 10

Почти теряя сознание, я дотянулся до бутылочки с зельем. Вцепился зубами в тугую пробку.

Пробка не поддавалась, зубы противно скрежетали по стеклу.

Да сколько же лет эта отрава хранилась у Казимира⁈

Я попытался вытащить пробку коренными зубами — если сломаются, их не так жалко! Зубы сорвались, и я до крови прокусил губу.

Резкая боль принесла облегчение. Я снова впился в пробку и она, миллиметр за миллиметром, стала поддаваться.

Наконец, пробка с хлопком выскочила из горлышка.

Я выплюнул её вместе с кровью и стал торопливо глотать горькое зелье. Такое ощущение, что его варили из листьев пополам с желчью!

Руки ходили ходуном как у заправского алкаша.

Первый же глоток подействовал на меня странно. Струна в груди не перестала звенеть, но я как будто отстранился от этого ощущения. Тело, в котором происходили чудовищные перемены, оставалось моим.

Но оно больше не было мной.

Настоящий «я» смотрел на него одновременно изнутри и со стороны.

Чёрт, я понимаю, как по-идиотски это звучит. Но не могу по-другому описать то, что происходило.

Меня по-прежнему трясло судорогами. Каждая клеточка визжала и ныла от боли.

Но это больше не мешало мне думать.

Я всё-таки превращаюсь — такой была первая мысль. Она испугала меня, но не привела в ужас — зелье действовало.

Я сделал ещё глоток. Лампочка под потолком потускнела. Или это стало темно в глазах?

Какая разница? Что так, что так — всё равно ничего не видно. Да и не на что смотреть, кроме старых инструментов и мотка верёвки на стене.

Жаль только, что вчера я дважды сумел уйти от смерти, а сегодня она всё-таки меня догнала!

Темнота ещё сгустилась, и вдруг из неё выплыло знакомое лицо.

Тот самый бродяга, который подсказал мне ловить магических тварей!

Его худое лицо с запавшими щеками и седыми бровями наплывало на меня. Тонкие бледные губы беззвучно шевелились.

— Смотри! — прочитал я по губам. — Смотри!

Внезапно я без всякой паузы перевоплотился в этого бродягу.

* * *

Бродяга копался в урне возле входа в Ботанический сад — искал бутылки или алюминиевые банки.

Выудил банку из-под чешского «Будвайзера». Внутри что-то плескалось — редкая удача!

Бродяга в два глотка допил оставшееся пиво и расплющил банку ударом дырявой подошвы.

Рядом с ним остановился большой серый автомобиль. Стекло со стороны пассажира опустилось.

— Эй! Заработать хочешь?

Опасливо, как битая собака, бродяга подошёл к автомобилю. Бежать и думать нечего — ноги болят, подошва на ботинке оторвана.

Да и куда ему бежать? Во дворы?

Так там, если догонят — точно забьют насмерть.

Лучше сразу упасть, закрыть голову руками и терпеть.

На улице хотя бы прохожие есть. Если что — крикнут квартального.

— Подойди ближе, не бойся! Дорогу покажешь? Заблудились мы в ваших переулках.

Рука протянула ему десятку.

Ничего себе!

Бродяга разглядел на запястье дорогие часы. Настоящая «Ракета», золотые.

Дорогу показать — это бродяга мог запросто.

На Петербуржской стороне он знал все подворотни.

— Нам дача Громова нужна — как туда проехать?

Я подошёл вплотную к машине.

Широкая дверь открылась, и бродяга увидел просторный салон, зачем-то застеленный клеёнкой.

Вдруг сильные руки толкнули его в спину, и он мордой вперёд влетел в салон. Кто-то закинул его ноги, дверь позади мягко захлопнулась.

Бродяга дёрнулся было, но сверху больно ударили по шее, и почти сразу укололи в плечо.

В глазах всё поплыло, и он отрубился.

Очнулся в железной клетке, которая стояла в каком-то подвале.

И сразу понял — кранты! Отсюда не выбраться.

Одежду с него сняли, даже трусов не оставили. И вымыли ещё падлы, пока без сознания валялся!

Не успел бродяга очухаться, как щуплый парнишка, дежуривший возле клетки, закричал кому-то:

— Валентин Григорьевич! Семнадцатый очнулся!

На этот крик явился пожилой очкарик в белом халате. Внимательно осмотрел бродягу. Заставил повернуться одним боком, потом — другим.

Бродяга послушно крутился перед ним, как шлюха перед клиентом. Спорить — себе дороже. У сторожа дубинка, да и другие охранники наверняка есть.

Осмотрев его, Валентин Григорьевич коротко распорядился:

— Накормить.

И ушёл.

Услышав про кормёжку, бродяга даже приободрился.

Значит, если и убьют, то не сегодня.

Щуплый приволок ему алюминиевую миску, полную каши с мясом. И ещё одну — с овощами.

Бродяга жрал, пока не спёрло дыхание, а кожа на впалом животе натянулась, слово барабан. Жрал, даже когда еда уже не лезла — до икоты, до отрыжки.

Всё сожрал и миски вылизал.

Сдохнуть — так хоть сытым!

Но его никто не убивал.

Кормили трижды в день, и сытно — бродяга даже толстеть начал. Через пару дней намазали какой-то мазью, от которой стал подживать застарелый лишай.

Прямо больница и курорт.

Если бы не охранники с автоматами.

Пару раз они проходили мимо его клетки. Бродяга на всякий случай забивался в угол, но охранники не обращали на него никакого внимания.

Щуплый парнишка тоже с ним не разговаривал. Приносил еду, уносил пустые миски. Вычищал парашу.

Поначалу было неловко делать свои дела на виду у всех. Но через пару дней бродяга привык. А что такого? Человек ко всему привыкает.

Однажды пришёл молодой, длинноволосый — видно, лаборант. Спросил, как зовут и сколько лет. Всё записал в толстую конторскую тетрадь.

Ещё спрашивал про болезни. Но бродяга за свою жизнь чем только не болел — так что лаборант устал писать и плюнул.

Через неделю ему сделали укол.

Снова появился очкастый Валентин Григорьевич. Велел встать, прижаться спиной к клетке и больно уколол в правую ягодицу.

Бродяга не стал спрашивать, что ему вкололи — охранник рядом с клеткой отбивал всякое желание задавать вопросы.

А ещё через сутки ему стало плохо.

Сначала навалилась тоска. Она неожиданно взяла железной рукой за небритый кадык, и больше не отпускала.

Бродяга неожиданно вспомнил дочку, которую не видел уже несколько лет.

Иришка с матерью жили недалеко — в Царском Селе. Можно и пешком добраться, если захотеть.

Но куда идти в рваном ботинке?

Пугать девочку синяками, тремором и перегаром?

Бродяга стал вспоминать, сколько исполнилось дочери. Четырнадцать, или шестнадцать?

Сбился, и в отчаянии скорчился в углу клетки, безнадёжно глядя сквозь прутья в широкую спину охранника.

Он не знал, сколько времени просидел так.

Приходил Валентин Григорьевич, озабоченно глядел на бродягу. Что-то спрашивал. Слова звучали глухо, как будто бродяга был под водой. Ничего не понятно.

Он старался удержать в памяти глаза дочери, её смех.

Но память как будто разваливалась. Всё ускользало, не оставляя следа.

Бродяге стало страшно. Но и страх быстро прошёл, уступил место полному отупению.

А потом пришёл тощий паренёк-сторож.

Как всегда поставил перед бродягой миску с едой. Вынес парашу, но не ушёл, а присел на корточки, глядя в лицо со страхом и любопытством.

Вот тут бродягу и накрыла ярость и животное желание вырваться.

Он не понимал, чем тощий так его разозлил. Да и думать не хотел.

Успел заметить изумление на лице парнишки, а затем резко вытянул лапу — лапу⁈ — и одним движением острого когтя вскрыл сторожу горло.

Тот даже отшатнуться не успел. Вскинул руки к шее и повалился на пол, заливая его кровью.

А бродяга выскочил через незапертую дверь клетки. И в эту секунду его разум рухнул окончательно.

Был ещё кто-то в белом халате, крики и запоздалые выстрелы. Бешеный бег по бетонному коридору, резко пахнущая железная громадина в гараже.

А затем — забор, который он перемахнул с разбега, и свобода.

Свобода!

* * *

Воспоминания бродяги сводили меня с ума.

Корчась на деревянном полу сарая, я боролся с ними.

Вот только силы были неравны.

На стороне бывшего бродяги была животная ярость голодной твари — неукротимая и беспощадная.

А на моей стороне — только желание жить.

Все клетки тела пошли враздрай. Они хотели меняться, перестраивались помимо моей воли, и я никак не мог это остановить.

Извиваясь от боли, я выл и царапал ногтями сухие толстые доски. Казалось,