Ангел Маруся - Марина Румянцева Страница 19

Ванечка об этом ещё не догадывается, ему смешно вечерами сидеть на старинном сундуке, содержащим внутри себя бог весть какие артефакты, и смотреть японский телевизор. В нём оживают чувства, он больше не измученная болью кукла в дорогом пиджаке, выпавшая из витрины, а мужчина, весьма полезный в натуральном хозяйстве. Теперь он осваивает приёмы пиления и колки дров, морщась и дуя на лопающиеся мозоли.

К забору периодически подходят с алкоголическим приветом некие личности неопределенного пола и приглашают выпить коктейли, доставаемые из лохмотьев. Напитки Ванечкиному вниманию предлагаются самые разные — от «сучка» местного розлива до одеколона «Саша» и стеклоочистителя нежного голубого цвета. Он здесь почти свой. Здесь — все свои. Здесь много неба, брошенных домов, невспаханных угодий, грибов — ягод в лесах и нет нужды толкаться локтями в борьбе за тёплое местечко. Даже запах от свинячьего комплекса, построенного лет пять назад одним ухватистым бизнесменом, и тот слегка теряет свою концентрацию, рассеиваясь по местным просторам.

Чего ты боишься, Иван? Возвращения боли? Будешь сидеть здесь, как русский народный богатырь на печи, пока не почувствуешь в себе силы преодолеть всё? А и сиди. Мне здесь тоже нравится. Я навеваю бабе Тане приятные сны о её жизни — не о той, которая была, а о той, которая могла быть. Не о скудном существовании в период развитого социализма с его партийными ячейками, работой на полторы ставки и отсутствием секса, а о празднике, который наступает с каждым пробуждением и длится, длится…

39

Я … А что такое теперь я — в отсутствии внешней оболочки и привычного местоположения в пространстве? Я теперь — не отражение в других и не эхо городских стен. Я — сама по себе, как луковичка без шелухи, как луковая слеза без страдания. Как прозрачная креветка в небесном океане. Рядом со шкуркой и ластами — иные закуски и пиво. Без меня.

Мне не нужно ориентироваться по компасу, звёздам или мху на деревьях, ждать одобрения или порицания, собирать и строить. Я — есть. Такая я буду всегда.

Песчинка, с которой начинается жемчуг в темной и сырой внутренности моллюска или берег, или дом, или — пустыня. Начало и конец всему сущему. Неделимая человеческая частица.

Душа.

Ну, Ванюша, баба Таня, отпустите меня на побывку. Обещаю — вернусь. Вы даже ничего, кроме лёгкого укола грусти ощутить не успеете, а я уже столько дел переделаю. Разные у нас времена, пространства и прочие абстрактные земные понятия. Мы с вами — как ступеньки в неизведанное, из которых я — самая верхняя.

40

А вот есть такой остров … Там прозрачное море тихо плещется в берега, и летают в небе над ним сытые морские птицы. Горы там сторожат века, а древние крепости на них — тайны. Однажды из моря, стирая ладонями пену с загорелой кожи, вышла та, чье имя — как музыка волны, накатившей на берег. Там отдыхали боги и трудились люди, облагораживая каменистые почвы. Там одиннадцать месяцев в году — лето, а жизнь похожа на исполнение желаний.

…Открывай глаза, Дашка, это я. Впрочем, глазами ты меня все равно не увидишь — так, закачается в воздухе дымка, поморгаешь — и нет её. Все равно, открывай. Пусть входит в тебя здешняя красота и делает запасы в организме на всю долгую русскую зиму. С её извечной городской слякотью, ветром, насморком и грязными машинами. Я прилетела к тебе оттуда, где наша с тобой суровая родина. Где маленький замызганный трактор переворачивает плугом несбывшиеся надежды земли, смотрит из-под руки на улетающих птиц, морщась от низкого, вровень с глазами, осеннего солнца, баба Таня. Где цепенеют в предзимье города и люди, а кошки жмутся к теплым батареям. Ничего похожего на то, что наблюдаешь сейчас ты, беспокойная человеческая пчела, собирающая мёд впечатлений по всему свету.

Солнце здесь видит плоды своих трудов так же, как море и люди — это делает их равными и избавляет от суеты, свойственной неопределенности в завтрашнем дне.

Почему же, нахлебавшись благодати других мест, мы всегда возвращаемся? В родную зону рискованного земледелия, да чего там земледелия — рискованного жизненного уклада? А если не возвращаемся, то болеем и умираем. Какое кощеево яйцо зарыто под нашими невесёлыми березками или рябинками, пугающими теплокровных своим урожаем? Чьи зелёные колдовские глаза заглянули нам в душу? Кто отравил нас небом от горизонта до горизонта? Научил счастью превращения из неведомой зверушки?

Открыла глаза, Дашка? Теперь вставай! Пошли, окунёмся в тёплые морские воды. Виталика своего не беспокой, пусть и дальше лежит, накрывшись панамкой, не нужен он нам. Помнишь, как плавали здесь два года назад — молодые и красивые, и запросто выходили из пены морской, чисто две Афродиты. Ах, песни, резвость всякий час… Маленькие кабачки, душистое вино, глаза напротив — цвета созревших маслин, в которых отражается и гаснет закат. Свежий ветерок и музыка, музыка… Ни в какую реку нельзя войти дважды — а в море, в море можно?

Сейчас, перебирая в себе впечатления прожитой жизни, понимаешь, что остаётся не картинка, не звук и не реакция кожных рецепторов, а — магическое переплетение вкуса и градуса, как в вине. Кто-то всю жизнь квасил бражку да месил ногами плодово-ягодные остатки, экономя и выгадывая… А есть — ягодка к ягодке, и на просвет в каждой — солнце. Старые дубовые бочки исправят ошибки молодого вина, придадут аромат и крепость.

Здесь уж каждому — свое: кому похмелье с перегаром, кому — крылья.

Дашка, хочешь я уведу тебя с собой? Мы нырнём в морские пучины, распугивая стайки разноцветных рыбёшек и вызывая понятный интерес у пучеглазых зубастых созданий, мрачно скалящихся из колышущихся зарослей и склизких камней. Проплывём мимо скелетов кораблей с ещё не найденными сокровищами и каменных памятников иным эпохам… Я покажу тебе то, что никогда не увидеть, если смотреть так, как смотрите вы, ты услышишь музыку, которую не дано слышать смертному, ты узнаешь всё и обо всём… А взамен — какая малость, всего лишь выброшенная на берег